Избранное
Шрифт:
Услышав плач сына, Шоттоботи выбежала из молельни, где обычно проводила одиннадцатый день каждого лунного месяца [168] . Глазам ее представилась картина: Чунилал на полу, рисунок разорван в клочки, а Говинд собирает эти многочисленные доказательства преступления, чтобы выбросить их, чтобы от них не осталось и следа.
До сих пор Шоттоботи, помня о том, что Говинд стал хозяином дома по воле ее мужа, терпеливо сносила все его выходки. Но сейчас она воскликнула, дрожа от негодования:
168
…где обычно проводила одиннадцатый день каждого лунного месяца… — В древнем индийском календаре месяц
— Зачем ты порвал картину Чунилала?
— Он что же, собирается бросить ученье? Представляю, что из него выйдет!
— Пусть лучше станет нищим, — проговорила Шоттоботи, — но пусть никогда не будет похожим на тебя! Я мать, и я хочу только одного — чтобы то богатство, которым его наградил всевышний, принесло ему больше радости, чем тебе все твои монеты!
— Не надейтесь, что я так спокойно откажусь от своих обязанностей, — отрезал Говинд. — Завтра же отправлю мальчишку в интернат, иначе он здесь совсем свихнется.
Утром Говинд ушел в контору. Дождь лил как из ведра, по улицам текли реки воды.
— Пойдем, сынок, — сказала Шоттоботи, беря сына за РУКУ-
— Куда, мама?
— Уйдем отсюда навсегда.
Когда они подошли к дому Ронголала, вода уже была им по колено. Они вошли в дом.
— Я поручаю его тебе, — сказала Шоттоботи. — Спаси его от поклонения монете!
1929
Незнакомка
I
Сейчас мне двадцать семь лет. Моя жизнь интересна не продолжительностью и даже не добродетелью, а одним событием, воспоминание о котором я бережно храню в памяти. Оно сыграло для меня такую же роль, какую играет пчела в жизни цветов.
История моя коротка, и я тоже буду краток. Те из читателей, кто осознал, что м. алое не значит маловажное, несомненно поймут меня.
Я только что сдал выпускные экзамены в колледже. Еще в детстве мой учитель имел все основания шутить надо мной, сравнивая меня то с цветком шимул [169] , то с красивым, но несъедобным плодом макал, называть «прекрасным пустоцветом». Я очень обижался тогда, но с годами пришел к мысли, что, если б мне довелось начать жизнь сначала, я все же предпочел бы красивую внешность, даже при условии, что это будет вызывать насмешки учителя.
169
Шимул — пышный красный или оранжевый цветок, лишенный запаха.
Какое-то время отец мой был беден. Потом, занимаясь адвокатурой, он разбогател, однако пожить в свое удовольствие ему так и не довелось. Лишь на смертном одре он впервые вздохнул с облегчением.
Когда отец умер, я был совсем маленьким. Мать одна воспитывала меня.
Она выросла в бедной семье, поэтому никак не могла привыкнуть к нашему богатству, да и мне не давала забыть о нем.
Меня очень баловали в детстве, и, кажется, именно поэтому я так и не стал взрослым. Даже сейчас я напоминаю младшего брата Ганеши, сидящего на коленях Аннапурны [170] .
170
Аннапурна — мать изобилия, один их эпитетов богини Парвати, супруги бога Шивы.
Надо сказать, что воспитывал меня дядя, хотя я был младше его всего лет на шесть. Как песок реки Пхалгу пропитан ее водой, так и дядя всецело был поглощен заботами о нашей семье. Все решал он один. И жил я очень беспечно.
Отцы, у которых дочери на выданье, должны согласиться, что женихом я был завидным. Я даже не курил. Говоря откровенно, быть паинькой не составляет особого труда, вот я и был им. Я обладал завидной способностью во всем следовать советам матери, впрочем, не следовать им
Многие знатные семьи выражали желание породниться с нами. Но дядя (на земле он был главным доверенным лицом бога, вершившего мою судьбу) имел на этот счет свое особое мнение. Богатые невесты его не прельщали. Пусть, решил он, девушка войдет в наш дом с покорно опущенной головой. Но в то же время деньги были его кумиром. И дядя рассудил так: отец невесты вовсе не должен слыть богачом, главное, чтобы он дал солидное приданое и в любой момент согласился оказать нашей семье услугу. К тому же он не должен обижаться, если в нашем доме ему вместо кальяна* подсунут дешевую хукку [171] из кокосового ореха.
171
Хукка — прибор для курения табака, в котором табачный дым пропускается через воду; кальян — подобный же прибор, но обычно богато отделанный.
В это время в Калькутту приехал в отпуск мой друг Хориш, который работал в Канпуре. И я сразу потерял покой, потому что он сказал:
— Есть одна замечательная девушка.
Дело в том, что незадолго до его приезда я получил степень магистра искусств и мне предстояли бессрочные каникулы: сдавать экзамены больше не нужно, а искать работу, служить — незачем. Я не привык думать о себе, да и не хотел. Дома обо мне заботилась мать, а вне дома — дядя.
И в этой пустыне безделья возник мираж, заслонивший собою весь мир. Он возник в образе прекрасной девушки, созданной моим воображением. В небе мне чудились ее глаза, в дуновении ветерка — ее дыхание, а в шелесте листьев я ловил ее нежный шепот.
И вот, как я уже сказал, именно в это время приехал Хориш и сообщил: «Есть одна замечательная девушка…» Я задрожал, будто молодые листочки на весеннем ветру.
Хориш был человеком веселым и обладал способностью интересно рассказывать, к тому же сердце мое жаждало любви,
— Поговори с дядей, — попросил я друга.
Никто не умел развлекать так общество, как Хориш. Везде он пользовался успехом. Дядя, недолго побеседовав с ним, уже не хотел его отпускать. Разговор происходил в гостиной. Дядю интересовала не столько сама невеста, сколько дела ее отца. Оказалось, все обстоит так, как ему и хотелось. Некогда полная чаша богатства их семьи сейчас опустела, но на дне кое-что осталось. Не имея средств жить так, как того требовала честь рода, они покинули родные места и уехали на запад страны. Девушка — единственная дочь, и отец, конечно, без колебаний отдаст ей в приданое все, что осталось от былого богатства..
Дядю это вполне устраивало. Только одно его смущало — девушке уже исполнилось пятнадцать лет [172] .
— Не пользуется ли их род дурной славой? — беспокоился он.
— Совсем нет, — заверил его Хориш. — Просто отец не может найти достойного жениха. Женихи сейчас очень поднялись в цене, к тому же семья их разорена. Отец ждал, ждал, а тем временем девочка выросла.
Как бы то ни было, речи Хориша возымели свое действие, и дядя смягчился.
Переговоры о свадьбе прошли без осложнений. Весь мир, простирающийся за пределами Калькутты, казался дяде частью Андаманских островов. Только однажды он по какому-то особому случаю ездил в Канагар. Будь мой дядя Ману, он не преминул бы издать закон, строжайше запрещающий переходить даже Ховрский мост.
172
…исполнилось пятнадцать лет… — В прежние времена в Индии было в обычае выдавать девушек замуж в очень раннем возрасте. Обеспокоенность дяди вызвана тем, что девушка по тогдашним представлениям уже «пересидела».