Избранное
Шрифт:
Чем дольше Элеонора наблюдала за ними, тем яснее становилось ей, что эти две группы различны во всем — в одежде и манерах, в речи и внешнем облике, в жестах и взглядах.
У мужчин за дальним столом одежда была темных тонов, прямого покроя, наглухо застегнутая, чопорность которой оживляла лишь оторочка из белых кружев, — одежда, подходящая для рослых людей. Взгляды их были медлительны, будто всё, что они желали рассмотреть, само собою не спеша появлялось прямо перед глазами. Когда же взгляд наталкивался на что-то предметное, реальное, он становился вопросительным и словно бы случайным. Руки их были столь же длинными, как тела, пригодными для жестикуляции или разве что
За ближним столом сидели совсем иные мужчины, телом покороче (встречались среди них и высокие, но высокий рост сочетался с широкими плечами), и волосы у них были короче, и одежда — короче и ярче, и говорили они короткими фразами. Взгляды их прямо-таки впивались в то, на что были направлены. Тут сидели люди, скорые на дело, привыкшие не размышлять, а действовать.
«Вот, значит, как, — подумала Элеонора по-немецки, как профессор Баченбраузер, — вот они, две группы людей, прославивших Амстердам, — те, кто надзирает, и те, кто трудится». Осторожно посматривая на них, она не могла решить, которая из двух групп достойна большего уважения. Творцы ее великого сокровища — совсем рядом, безмятежно отдыхают.
Но и отдыхая, они не забывали о работе. Послушать только, с каким пылом объяснял один из них назначение недавно придуманной им анкерной сваи, со специальным отверстием. Послушать только, как за вторым столом обсуждались все «за» и «против» новой разновидности акционерных обществ.
Элеонора почувствовала себя вдруг самой Историей, наблюдающей, как у ног ее возникают и развиваются события, ей не хватало лишь бумаги и золотого пера в руках.
Она почувствовала, будто ее возвысили, будто подоконник обратился в трон. Огромное счастье для женщины — участвовать в происходящем, взирая на него с пониманием и любовью. Если же она чего-то не понимала, ну что ж, она утешалась мыслью: «Один из этих людей — мой муж, а обнимая тело, обнимаешь всю личность целиком, стало быть, и ее знания».
«Мой муж — из тех, что сидят за дальним столом, — продолжала размышлять Элеонора, — ни описания анкерной сваи, ни вида на Магелланов пролив я никогда в нем не обниму, я обниму в нем лишь горы замыслов, возвышающихся над лесом цифр». Ее поражала таинственная сила, благодаря которой он с легкостью обеспечивал себе процветание. О да, она очень любила его, только бы он не лишал ее свободы.
Шум в зале постепенно усиливался, хмель разгорячил головы, за дальним столом кто-то резко отодвинул стул, рассказы моряков стали откровенно хвастливыми, а один из них вдруг умолк, пристально глядя перед собой.
Элеонора расхохоталась при мысли о том, что в подпитии люди поменялись ролями: у этих появились медлительные взгляды, а у тех — стремительные движения.
У нее чуть кружилась голова от безудержного веселья. Каких только событий не пришлось ей нынче пережить! Однако она даже не предполагала, что еще ожидало ее в этот день.
Началом послужил крик вбежавшего в зал человека, сразу прекративший и речи, и движения:
— Это они, они! Корабли Тейса де Волфа!
Не успел он договорить, как все тотчас стремглав хлынули к окнам, будто кто-то взял и приподнял трактир с другого боку. Элеонора попала в самую толчею.
— Что происходит? — спросила она кого-то, одновременно пытаясь оттолкнуть его от себя.
— А вы не знаете, барышня? Корабли вернулись с Явы! Их ожидают уже полтора месяца. Гляньте-ка вдаль.
Да, вдали можно было различить приближающуюся
Уже на таком расстоянии ощущалась неудержимость их приближения. Они подходили как победители.
Корабли шли за флагманом на всех парусах двумя стройными колоннами. Можно было подумать, что они не зависят от природных стихий и даже подчиняют их себе. Отчасти так оно и было, ведь паруса их ловили ветер, а носы раздвигали воду.
И чем ближе они подходили, тем радостней становилось на душе. Их суровый вид по мере приближения смягчался благодаря воздушной легкости надстроек, которые выступали с каждой минутой все отчетливей, а также благодаря легкому перебору бриза по краям парусов и среди такелажа — гигантов словно бы охватило волнение.
Когда же от сильного порыва ветра корабли на мгновение вдруг накренились, точно желая пуститься в пляс или сказать: мы отнюдь не столь неуклюжи, как вы думаете! (похожими, но по сравнению с этим бестолковыми движениями больших корабельных часов восхищались, вероятно, сто лет спустя), — когда, наконец, повсюду на мачтах и реях стали видны человечки и флажки веселых расцветок, тогда первоначальная суровость вполне сменилась радостью возвращения, тогда Элеонора поняла, что корпуса кораблей, издали выглядевшие неповоротливыми, при ближайшем рассмотрении были произведениями большого искусства, великолепной, дивной гармонией канатов и дерева, ковчегами, где хранились ценнейшие сокровища, богатство целого города, целой страны.
Сердце Элеоноры забилось от волнения, когда она увидела, что народ обуяла восторженная радость. Сотни людей бросили работу, набережные Эй заполнились густыми толпами, будто весь город явился сюда ликовать и размахивать руками, будто весь Амстердам обернулся ярмаркой. Посетители трактира тоже устремились на улицу.
А Элеонора? «Душа — паруса человека, — подумала она, — стоит наполнить их ветром, и нас увлекает прочь, но мы вынуждены убирать их, вынуждены таить. Не таи своих мыслей, но таи свою душу».
Она покорно дала увлечь себя радостным танцующим толпам.
Это был воистину народный праздник, всенародное ликование по поводу того, что касалось каждого. Праздник, точно молния, ударивший в сердца. Господин и слуга, продавец и покупатель, женщина и рыбак, все как стояли за прилавком да у корыта, в рабочих блузах, фартуках, передниках, так теперь и плясали, прыгали да веселились. Дети собирались в стайки и, подражая родителям, вопили во все горло, а малыши просто махали руками.
Элеонора, воспламененная всеобщей радостью, прокладывала себе путь через толпу, словно горящий факел. Чужие руки тянули ее вперед, только увернется от одних, другие уже тут как тут, привлеченные стремительными движениями и пылающим лицом в ореоле локонов и лент. В порыве родственных чувств она всех без разбору обнимала за шею, прижималась щекой к щеке и кричала:
— Вперед, мой милый, вперед!
Несколько раз она подолом шелковой нижней юбки осушала слезы у какой-нибудь молча сидевшей в сторонке женщины и ласково увлекала ее за собой в праздничную толчею. Всегда ведь находятся люди, которым важные события приносят горе.
Между тем часть людей разместилась у самой воды на ступеньках набережной и на пришвартованных к ней судах, доверху облепила высокие мачты, ветви деревьев и различные деревянные сооружения, образуя плотный заслон и наблюдая за каждым движением флотилии — за тем, как постепенно убирались и закрывались на реях паруса, как корабли один за другим разворачивались по ветру.