Избранное
Шрифт:
— Домашнее хозяйство, — сказала Элеонора, — это дыхание дома, и ничего необычного в нем нет.
А ей очень хотелось необычного. Погодите, ведь она же должна наконец рассмотреть вблизи, как этот Питер де Кейсер запечатлел в камне ее лицо. Она поспешила к своему вместительному комоду, но, пробежав пальцами по платьям, как арфистка по струнам, не нашла того, что искала. Нижние юбки и те были слишком роскошны, чтобы лезть в какой-нибудь из них на крышу.
— Барбара! — крикнула Элеонора, выйдя на лестницу.
— Слушаю, мефрау. — Самая молодая служанка, только что взятая в горничные, уже стояла перед ней.
— Не можешь ли ты, дитя мое, дать мне свою юбку, Мне надо слазить на крышу. Возьми пока одну из моих.
Раскрыв от удивления рот, Барбара сняла грубую хлопчатобумажную юбку и надела заморскую, в цветах, которую бросила ей Элеонора.
Получив возможность поносить такую вещь, служанка не могла скрыть своей радости:
— Теперь моя юбка будет шелестеть, а ваша — хрустеть. — На свежем румяном лице появилось выражение веселого лукавства. — А представляете, мефрау, как это запутает ваших поставщиков!
— Только ради путаницы и стоит жить на свете, Барбара. Запомни мои слова.
«Забавная начинается служба», — подумала Барбара, спускаясь по лестнице, а тем временем Элеонора протиснулась в слуховое окно. Красивый, новенький водосточный желоб был совсем рядом, рукой подать. Добравшись до его конца, Элеонора поднялась, ухватилась за опорную скобу, откинулась назад и начала разглядывать саму себя.
Затем она скользнула взглядом по тысячам амстердамских крыш. Мысль о кипучей жизни на дне красного черепичного моря привела ее в восторг и заставила обратиться к своему скульптурному портрету с такими словами:
— Элеонора, каменная моя сестра, лишенная души и потому достойная жалости, как же спесиво ты выставляешь напоказ свое бездушие. А ведь оно не вяжется с моей сестринской любовью, я-то сама, учти, всю жизнь гнусь под тяжестью огромной души. Поэтому, так же как моя рука передает тепло твоей холодной каменной шее, я передам тебе частичку своей души, сделаю тебя хранительницей той ее частички, которая тебе больше всего подходит. Прими же в вечное владение мою невозмутимость и мое постоянство, береги их вместо меня. Прими и все то, что соответствует твоему высокому положению, чтобы я при случае могла сослаться на тебя, а сама спокойно участвовать в том, что, словно дрожжи, способствует бурному росту города. Будь амстердамской дамой, каменная Элеонора, и оставь в покое живую Элеонору, простую амстердамскую женщину.
Она и сама, вероятно, испугалась последней своей фразы, но тот, кто столь официально начал свою речь, должен закончить ее в том же духе.
Прямо под ногами она видела камни мостовой и подъезд своего дома (туда как раз нырнул мужчина в серой грубошерстной одежде, наверное складской сторож), а вдали играла живым блеском река Эй, по которой там и сям скользили парусные суда. Взгляд ее задержался было на мачтах, словно прикованный к ним, а в следующий миг она вдруг почувствовала, что пора возвращаться. Осторожно, чтобы не сдвинуть образцово уложенные черепицы, добралась по водосточному желобу до слухового окна и бесшумно спрыгнула вниз. Юбка при этом раздулась колоколом, и Элеонора стала похожей на тюльпан, а ее ноги — на стебель.
«Вот что делают с женщинами слуховые окна», — подумала она с улыбкой и поняла, что в определенных слоях общества такое недопустимо.
В спальне она быстро переоделась и поспешила навстречу аппетитным запахам в обеденную залу, где Виллем уже сидел за столом. Тотчас же она опустилась к мужу на колени, оказавшись между ним и тарелкой горячего супа.
— Где ты была все это время? — спросил он, поглаживая ее локон.
— На чердаке, — быстро ответила она, прикрываясь полуправдой. — Я хочу познакомиться со всем нашим домом, знать каждый уголок, каждую балку, как если бы строила его сама. Птицы сами строят себе гнезда, а мы должны жить, как птицы, и, поручая строить наши гнезда другим, поступаем весьма непоследовательно. Так по крайней мере мы должны знать их целиком и полностью. — Затем, склонив голову над тарелкой, внезапно спросила: — К лицу мне пар? Богиня моря улыбается тебе сквозь туман.
— Давай обедать, пока суп не остыл.
Соскользнув с мужниных колен, она села за стол напротив него.
— А ты в самом деле богиня этого моря? — развеселился он.
— Да, я давала указания.
— А на кухню заходила?
— Нет, я начала с чердака. Но указания давала.
Суп, поданный господину и госпоже Хонселарсдейк, был известен в то время под названием «каттенбургская смесь» и приготовлялся из лука, моркови и корней сельдерея, сваренных в растопленном бараньем жире. Это блюдо очень любили портовые рабочие прибрежных островов.
— Чудесно! — воскликнула Элеонора, которой все было по вкусу.
После супа Барбара, все еще в атласной юбке, поставила перед каждым оладьи со шкварками и с изюмом.
— Для меня это чересчур. — Элеонора, избегая сала, отрезала тонкий ломтик, как отрезают кусочек торта. — А тебе нужны широкие плечи, чтоб смогли многое выдержать. По нашей милости ты наверняка каждый день теряешь вот такой кусок сала, — продолжила она, указывая на шкварку, выступавшую на поверхность оладьи и окруженную канавкой растопленного жира.
— Откуда ты знаешь способы приготовления подобных блюд? Их что, готовили в вашем доме? — внезапно спросил Виллем и положил свой прибор.
Элеонора рассмеялась.
— Я… способы приготовления? Ведь готовила Лейда, это, наверное, настоящие амстердамские лакомства.
— Ты же давала указания.
— Я распорядилась приготовить обед, и только, дорогой. Эти блюда — сюрприз и для меня. Если бы ты знал, как я ждала нашего первого совместного обеда. Жаль, я не могу съесть все оладьи, ведь мне надо быть стройной и гибкой! Зато тебе надо много работать ради меня. Кстати, раз уж мы заговорили о еде, у меня созрел новый план. Ты знаешь, что сказал профессор Баченбраузер, знаменитый лекарь из Гейдельберга? «Человек есть то, что он ест»… — В те времена цитаты были в большой моде. Однако Элеонора не умела цитировать по-настоящему и, чтобы не отставать от других, щедро пересыпала свою речь высказываниями придуманных знаменитостей, главным образом из Германии, о которой в Нидерландах знали не так уж много. Поэтому достоверность высказываний не вызывала сомнений, а Элеоноре все приписывали большую ученость с «восточным» уклоном. — Так вот о чем я подумала: у нас с тобой такой же дом, что и у Венделы с Эвертом, та же торговля, пусть и кухня у нас будет одинаковая: общий дом, общее дело, общая еда. По сравнению со мной Вендела — мастерица кулинарных дел, в этом я не сомневаюсь. Она наверняка знает почти наизусть «Искусную нидерландскую повариху и швею. Драгоценное пособие для голландских кухарок». Если пробить в стене круглое отверстие, так сказать внутреннее окошко, тогда из той части дома, где живет Вендела, сюда будут долетать все распоряжения по кухне. Благодаря одинаковой пище взаимосвязь двух семей станет еще прочнее. Ты согласен с этим, дорогой?
Виллем, не желавший продолжать знакомство с каттенбургской кухней и к тому же бессильный перед бурным темпераментом своей супруги, разумеется, был согласен, по крайней мере при отсутствии возражений со стороны Эверта и Венделы.
— Вендела с радостью нам поможет. А если помощь станет для нее обременительной, мы снова закроем окошко. Закажем корабельному плотнику иллюминатор со шторкой, и тогда твоей Элеоноре больше не придется ломать голову над провиантом.
— Не объяснишь ли мне, почему ты разрешила Барбаре ходить в твоей юбке?