Избранные эссе
Шрифт:
Так почему же эту внутреннюю шутку понимаю я? Потому что я, зритель по эту сторону экрана вместе со всей остальной Аудиторией, «свой» для внутренней шутки. Я так много раз видел, как Мэри Тайлер Мур «по-настоящему» подбрасывает в воздух ворсистый берет, что этот образ из области «клише» переместился в область «теплой ностальгии». Психического пациента я знаю из «Шоу Боба Ньюхарта», Бетти Уайт – из кучи других сериалов, а от «Энтертейнмент тунайт» знаю еще множество других интригующих и никак не связанных между собой фактов о студии МТМ и синдикации. Я, псевдовуайерист, действительно «за кулисами», я подготовлен к тому, чтобы понять внутреннюю шутку. Но я вовсе не шпион, который пробрался на территорию ТВ. Все ровно наоборот. Это ТВ – даже самые мелкие бытовые детали производства сериалов – перебралось на мою – нашу – сторону экрана. А мы – пресыщенная, уставшая, но очень интересующуюся и прежде всего осведомленная Аудитория. И эта осведомленность полностью изменила как возможности для «творчества» на ТВ, так и наносимый этим «творчеством» вред. В 1988 году эта серия «Сент-Элсвера» была номинирована на «Эмми». За лучшую телепостановку.
В
Главное объяснение бессмысленности большей части опубликованных критических статей о ТВ в том, что у телевидения выработался иммунитет к обвинениям в утрате всякой содержательной связи с внешним миром. Дело не в том, что обвинения в утрате связи – неправда, а в том, что это неважно. В том, что любая связь такого рода бесплодна. Раньше телевидение показывало не только на себя. Тех из нас, кто родился, скажем, в шестидесятые, телевидение натаскивало смотреть туда, куда оно показывает, – обычно на версии «настоящей жизни», которые станут красивее, слаще и живее, если мы поддадимся продукту или соблазну. Сегодня же мега-Аудитория натаскана гораздо лучше, и ТВ избавилось от всего лишнего. Собака, на что бы вы ни показывали, всегда смотрит на палец.
Не то чтобы самоцитирование – какая-то новинка для американской индустрии развлечений. Сколько радиошоу – «Джек Бенни», «Бернс и Аллен», «Эббот и Костелло» – во многом были о самих себе? «Ну вот, Лу, а ты говорил, что я не смогу пригласить на шоу звезду вроде мисс Люсилль Болл, мелкий ты засранец». И т. д. Но когда телевидение ввело элемент просмотра, а вместе с ним новую экономику и культуру, о которых на радио не могло быть и речи, «отсылочные» ставки сразу взлетели до небес. Шесть часов в день – это больше, чем многие люди (сознательно) посвящают любому другому делу. Потребление в настолько больших дозах в итоге естественно влияет на наше представление о самих себе – мы стали в большей степени зрителями, более самоосознанными. Потому что практика «просмотра» экспансивна. Экспоненциальна. Мы столько времени смотрели, что скоро начали смотреть, как смотрим. Начали «чувствовать», как чувствуем, и желать пережить «переживание». И об этом подвид американцев, который любит писать литературу, пишет все больше и больше…
Появление в Америке шестидесятых того, что называют «метапрозой», было с восторгом встречено академическими критиками как некая радикальная эстетика, совершенно новая литературная форма, литература, освобожденная от культурных традиций миметичного нарратива и способная окунуться в рефлексивность и медитации об отсылках. Может, она и была радикальной, но полагать, будто постмодернистская метапроза возникла без осознания предшествующих ей изменений в читательском вкусе, так же простодушно, как полагать, будто все студенты, которых мы видели по телевизору на протестах против войны во Вьетнаме, протестовали только потому, что ненавидели войну во Вьетнаме. (Они, может, и ненавидели войну, но еще они хотели, чтобы по телевизору показали, как они ее ненавидят. В конце концов, саму войну они увидели именно по телевизору. Почему бы не использовать для протеста тот самый медиум, что сделал их протест возможным?) У метапрозаиков, может, и было до фига всяких эстетических теорий, но еще они были разумными членами общества, которое сменило старое представление о самом себе как о нации людей, привыкших «делать» и «быть», на новую версию Америки как атомизированной массы тех, кто самоосознанно смотрит и предстает на всеобщее обозрение. Поскольку метапроза в своей начальной и самой важной фазе на самом деле была не более чем разовым расширением своего же главного теоретического антагониста, Реализма: если Реализм говорит о том, что видит, метапроза говорит о том, как видит себя, пока видит то, что видит. Иными словами, этот высококультурный постмодернистский жанр сформировался под сильным влиянием возникшего телевидения и метастазов осознанного просмотра. И (утверждаю я) американская литература до сих пор остается под влиянием телевидения… особенно те ее виды, что корнями уходят в постмодернизм, а это означает, что даже в своем самом бунтарском зените метапроза не столько «реагировала» на телевизионную культуру, сколько послушно ей подчинялась. Даже тогда границы уже начинали рушиться.
Странно, что у самого ТВ ушло так много времени на то, чтобы разглядеть свою могучую рефлексивность. Довольно долго телевизионные шоу о том, как делают телевизионные шоу, были редкостью. «Шоу Дика ван Дайка» стало пророческим, а Мэри Мур перенесла его идею в собственное десятилетнее исследование ангста местного рынка. Теперь, конечно, есть куча всего от «Мерфи Брауна» до «Макса Хедрума» и «Энтертейнмент тунайт». А с батареей модных сардонических приемчиков в духе «это-просто-телик» Леттермана, Миллера, Шендлинга и Лено круг, начинавшийся с «мы просто обязаны пригласить мисс Болл в наше шоу, приятель», замкнулся и превратился в спираль, в способность телевидения отвергать связь и кастрировать протест, подпитанный очень иронической постмодернистской самоосознанностью, которую оно же и помогло сформировать.
Это займет время, но я докажу вам, что точка, где телевидение и литература пересекаются и приходят к согласию, – это сознательная ирония. Ирония – это, конечно же, почва, которую писатели возделывают давно и усердно. А еще ирония важна для понимания ТВ, потому что сегодня «ТВ» – с тех пор как укрепилось настолько, чтобы из акронима превратиться в образ жизни, – вращается вокруг всевозможных абсурдных противоречий, какие ирония призвана разоблачать. Иронично, что такая синкретическая и обезличивающая сила, как телевидение, черпает свою энергию в многообразии и всевозможных его проявлениях. Иронично, что телевизионным исполнителям для создания иллюзии бессознательной привлекательности необходима очень коварная и непривлекательная самоосознанность. Что продукты, которые якобы помогут выразить индивидуальность, могут позволить себе рекламу на телевидении только потому, что их продают огромному количеству людей. И т. д.
Телевидение относится к иронии примерно так же, как образованные одинокие люди – к телевидению. Телевидение боится способности иронии к разоблачению и одновременно в ней нуждается. Нуждается, потому что практически создано для иронии. Потому что ТВ – это двухчувственный медиум. Замена радио на ТВ – это не замена звука на картинку; это добавление картинки. Поскольку нестыковка между тем, что сказано, и тем, что показано, это охотничьи угодья иронии, классическая телевизуальная ирония возникает из конфликта между изображениями и звуками. Показанное обесценивает сказанное. В научной статье о новостях телесетей есть описание известного интервью с топ-менеджером компании «Юнайтед фрут» на CBS по поводу ситуации в Гватемале: «Ничего не знаю об этом вашем так называемом „притеснении“, – говорит журналисту Эду Рэбелу этот топ-менеджер в роскошном семидесятническом костюме и с плохим зачесом. – По-моему, это все выдумки журналистов» [96] . Во время интервью на экран выводят видео без комментариев: гватемальские дети с раздутыми животами в трущобах и профсоюзные активисты, лежащие в грязи с перерезанным горлом.
96
Hallin D. We Keep America On Top of the World // Watching Television… P. 16.
Классическая телевизионная ирония достигла пика летом 1974 года [97] , когда безжалостные объективы камер зафиксировали мощный «разрыв доверия» между картинкой официальных заявлений и реальностью мухлежа в высших эшелонах власти. Это изменило нацию, мы превратились в Аудиторию. Если врет даже президент, кому тогда вообще можно верить, кто же тогда вообще представляет реальность? Тем летом телевидение играло роль искреннего, взволнованного взгляда на то, что находится за всеми картинками. Та ирония, что телевидение само по себе – это поток картинок-образов, была очевидна даже для двенадцатилетнего [98] , который сидел перед экраном поглощенный зрелищем. После 1974-го, казалось, выхода уже нет. Образы и ирония повсюду. Неслучайно премьера «Субботним вечером в прямом эфире» – этих Афин бессмысленного цинизма со специализацией на пародиях на (1) политиков и (2) телешоу, – состоялась следующей осенью (на телевидении).
97
Речь о Уотергейтском скандале, после которого президент Ричард Никсон был вынужден уйти в отставку.
98
В 1974 году Уоллесу было как раз 12 лет.
Меня беспокоит, что я говорю «телевидение боится…» или «телевидение играло роль…», потому что – хотя это в каком-то смысле и необходимый уход в абстракцию – разговор о телевидении как о некоем организме может легко скатиться в самый отвратный вид антиантителевизионной паранойи, которая выставляет телевидение автономным дьявольским развратителем личного мивоззрения и общественной инициативы. Я бы хотел этого избежать. Хотя я и убежден, что телевидение сегодня стало причиной настоящего кризиса американской культуры и литературы, я не согласен с реакционерами, которые видят в ТВ этакое зло, обрушившееся на невинное население и ведущее к снижению IQ и ухудшению результатов госэкзаменов, пока мы все сидим тут на наших толстеющих задницах, а в глазах у нас вращаются маленькие гипнотические спиральки. Критики вроде Сэмюэля Хантингтона и Барбары Такман, утверждающие, что ТВ повинно в снижении наших эстетических стандартов, что «современная культура захвачена коммерциализмом, направленным на массовый рынок и обязательно на массовый вкус» [99] , могут быть опровергнуты утверждением, что их propter hoc – это даже не post hoc [100] : к 1830 году де Токвиль уже диагностировал у американской культуры склонность к легким удовольствиям и массовым развлечениям, «зрелищам неистовым, невежественным и грубым», чья цель «скорее разжечь страсти, чем усладить вкус» [101] . Считать телевидение злом так же непродуктивно и глупо, как и сравнивать его с «тостером с картинками».
99
Tuchman B. The Decline of Quality // New York Times Magazine. 02.11.80.
100
Отсылка к логической ошибке «Post hoc ergo propter hoc» (лат.) – «После этого, значит, вследствие этого».
101
Tocqueville A. de. Democracy in America. Vintage, 1945. P. 57, 73.