Избранные киносценарии 1949—1950 гг.
Шрифт:
— Фюрер сегодня в дурном настроении? — спрашивает он.
— У него рейхслейтер Борман и обергруппенфюрер Кальтенбруннер, — уклончиво говорит Бургдорф. — Вас ждут.
Гиммлер чувствует, что воздух наэлектризован. Он внимательно смотрит на Бургдорфа: очень важно определить заранее, что его ждет… С Гитлером лучше быть готовым ко всему.
Гиммлер медленно идет к тяжелым дверям кабинета. Открывает их. Вопль сразу врывается в приемную. Двери автоматически закрываются.
— Хайль Гитлер! — говорит Гиммлер сразу же у дверей и преданным взглядом впивается
Гитлер бросается к нему, хватает его за грудь и отталкивает.
— Негодяй! Подлец! Предатель!
Гитлер топает ногами, визжит, приседает, но во время всего этого беснования беспрестанно следит, какое впечатление его ярость производит на Гиммлера. В позе Гиммлера бесконечная покорность.
— В чем я виноват перед фюрером? — едва слышно спрашивает он.
— Я прикажу тебя расстрелять сегодня же, сейчас же!
Гиммлер знает, что возражать сейчас бесполезно. Вздрагивающей рукой он поправляет пенсне и, прикрываясь этим жестом, внимательно разглядывает присутствующих. Кальтенбруннер откровенно торжествует. У Бормана лиловые пятна выступили на изрытых морщинами щеках, в складках губ притаилась злорадная усмешка.
Гиммлер наклоняет голову и ждет, пока Гитлер устанет бесноваться. Наконец Гиммлер произносит:
— Я готов умереть в любую минуту, когда это понадобится фюреру. — В голосе Гиммлера полная покорность. — Но перед этим прошу разрешения…
Маленькой передышки было достаточно Гитлеру, чтобы снова начать неистовствовать. Слова вылетают у него изо рта вместе с брызгами слюны. Единственное, что можно разобрать, это слово «расстрелять!»
И снова Гиммлер улавливает паузу.
— Прошу разрешения доложить фюреру…
Гиммлер настойчив. Он знает, что в этой настойчивости его единственное спасение. И действительно, Гитлер начинает понемногу выдыхаться, но припадок бешенства еще не кончился.
— Я вытащил вас из грязи! — он потрясает кулаками. — Кем бы вы были без меня? Мелкие лавочники! Убийцы! Расстрелять всех!
Гиммлер знает, что надо сразу сказать самое главное. Оглушить. Тогда игру можно выиграть.
— Я не могу умереть, не доложив моему фюреру… — очень ровным голосом говорит он. — Я вел переговоры от имени фюрера с представителями деловых кругов Соединенных Штатов Америки.
Гитлер торжествует:
— Ага!
— Действуя по начертаниям фюрера и от его имени, — спокойно продолжает Гиммлер, но маленькая рука, поправляющая пенсне, дрожит, — я пытался столкнуть лбами американцев и русских. Разве не вы, мой фюрер, учили нас, что англосаксы и русские неизбежно столкнутся?
— Да, да, — неопределенно говорит Гитлер и снова принимается за ногти. — Это будет решением войны.
— Все, что мне хотелось услышать! — Гиммлер наклоняет голову. — Теперь я готов умереть.
Гитлер пытливо смотрит на Гиммлера:
— Ты… не обманываешь меня?
— Подумайте, мой фюрер, — говорит Гиммлер, — Генрих Гиммлер был вам верен всегда! Вспомните, американцы приехали к нам сюда, в Берлин… Зачем? Ведь они союзники русских, а они приехали в тайне от них. Сегодня американцы предают русских,
— Да, нападут!
Гитлер еще раз заглянул в глаза Гиммлеру, затем подошел к Борману:
— Что все это значит?
Борман уже приготовился к этому вопросу.
— Произошла ошибка.
Он с сияющим лицом подошел к Гиммлеру и, пожимая ему руку, сказал:
— Дорогой Генрих, бывают ошибки, которые делают человека счастливым! — Повернулся к Гитлеру и добавил: — Мой фюрер, глядя в глаза нашего честного Генриха, я вспомнил ваши слова.
Гитлер подозрительно насторожился:
— Какие? Не помню!
— Вы сказали, что если бы на русском фронте был Гиммлер, то не было бы отступления, за которое расстрелян генерал Харпе. Вы, мой фюрер, тогда искали человека, который остановит русских на Одере. Вот он!..
— Я?!
Как ни хорошо владел собой Гиммлер, Гитлер все-таки заметил, что ему это предложение не очень-то пришлось по душе. Этого было достаточно, чтобы мгновенно принять решение.
— Да! — отрывисто сказал он.
— Мне командовать фронтом? — голос Гиммлера дрожал от страха.
— Решение принято! Назначение состоялось! Ты командуешь группой «Одер». — Гитлер идет к столу, затем быстро поворачивается к Гиммлеру. — Ты хочешь возражать?
— Нет! — Гиммлер видел, что все присутствующие только и ждут его возражения. — Я принимаю с радостью любое назначение, которое дает фюрер… Но… там хаос! Войска отступают.
Этих невольно вырвавшихся слов было достаточно, чтобы Гитлер вновь пришел в ярость.
— Отступают! — завопил он. — Эти подлые, вшивые войска, забывшие о славе предков? Они отступают? Каждый мерзавец, который сделает хотя бы один шаг назад, должен быть расстрелян на месте.
Здесь Кальтенбруннер, молчавший во время всего разговора, поддакнул:
— Несомненно!
— Придется расстрелять очень многих… — осторожно заметил Гиммлер.
— Если солдат отступает, он должен быть расстрелян! Если народ отступает, он должен быть уничтожен. — Гитлер поднял глаза к небу. — Если германский народ не выиграет этой войны, он должен быть уничтожен! Весь до последнего человека. Мне начинает казаться, — Гитлер выпятил грудь, как делал это всегда, когда предполагал, что произносит исторические слова, — что народ, который позволяет себе отступать, недостоин такого фюрера, как я!
Гитлер всматривался в лицо каждого по очереди, проверяя эффект сказанных слов. Затем он подошел к столу:
— Теперь убирайтесь все! Мне нужно сосредоточиться! Я буду думать о будущем!
— Хайль!
Все трое выкрикнули это с привычным автоматическим единодушием и гуськом вышли из кабинета.
В приемной Гиммлер и Борман идут рядом. Гиммлер бросает через плечо:
— Ну что, дорогой, на этот раз не вышло? — в голосе Гиммлера злорадные нотки.
— Не торопись, мой милый, не торопись! — Борман улыбается. — Харпе был расстрелян только за то, что русские продвинулись на сто километров. А сейчас они продвигаются по тридцать километров в день. И отвечать за это будешь ты!