Избранные киносценарии 1949—1950 гг.
Шрифт:
П а в л о в (торжествующе). А что! Что я говорил!
Званцев и Забелин удивленно переглядываются: что, собственно, он говорил?
П а в л о в. Ну, не говорил — так думал!.. Думал… Плохо работаем… Фактов не видим. Любопытнейших!.. Да где же у нас были глаза? Мы изучали слюнную железу в связи с пищеварением. А она вон куда повернулась!.. (Званцеву.) Никодим не приходил?
З в а н ц е в (растерянно). Пришел…
П а в л о в. Так… так… (Быстро
Он жестом подзывает к станку с собакой Забелина и Званцева. Те подходят.
П а в л о в. Так вот, позвольте доложить и о моих фактах. Однажды я веду опыт, даю Джеку пищу. Ну, понятно, — врожденный рефлекс: капает слюна. Нехватило корма. Говорю Никодиму — принеси. Сижу, скучаю. Собака тоже. Конечно, слюны ни капли, не с чего. И вдруг — что за чорт! Обильное слюноотделение! С чего бы!
Он торжествующе глядит на своих сотрудников.
— А в коридоре были слышны шаги Никодима. Да вот — извольте убедиться. Нико-ди-им!
Через мгновение слышатся шаги Никодима. Все трое наклоняются к собаке. Павлов влюбленными глазами разглядывает фистулу на ее щеке. И действительно, из отверстия фистулы начинает обильно капать слюна. За кадром все громче и ближе шаги Никодима.
П а в л о в. Следовательно? Звук шагов вызывает слюну — без всякой пищи. Почему? А?
Он в волнении ходит по комнате.
— Ведь это что получается — в огороде бузина, а в Киеве дядька. Слюнная железа — и шаги?! Где слуховой центр, а где слюнный! Но условия опыта связали их. Никодим давал пищу и всегда топал. Шаги Никодима и пища связались в мозгу. И звук стал гнать слюну по приказу мозга. Один только звук!.. Или свет — как у вас. — Останавливается перед Званцевым: — Вы понимаете?
З в а н ц е в (недоумевая). Но… позвольте… Ведь это уже совсем не пищеварение.
П а в л о в (радостно). Ну вот именно, сударь вы мой! Вот об этом я все время и думал!
З а б е л и н (в волнении). Иван Петрович! Боже мой, позвольте… Но ведь если мы… позвольте, позвольте… Если мы будем изменять условия опыта… Глеб Михайлович… Да ведь мы же можем создавать самые разнообразные условия при наших опытах, связывая их с едой. И каждый раз как бы задавать задачу мозгу… И спрашивать ответ…
П а в л о в. Вот именно, голубчик! И слюнки ответят. (Подняв кулаки, он потрясает ими в воздухе.) Мы будем сами устанавливать новые связи в мозгу и получать новые рефлексы!.. Ну и как же назвать эти новые ответы?.. Условными рефлексами! Связанными с условиями опыта!..
Он делает паузу, стараясь успокоиться:
— Господа, я, может быть, увлекаюсь, но, по-моему, перед нами…
З а б е л и н. Открыта дорога в мозг!
П а в л о в. Да, да! И ведь до чего просто! Да где же у людей были глаза?..
Павлов стоит задумавшись. Подойдя к шкафу, вытаскивает старую пожелтевшую книжку:
мелькает на обложке заголовок. Павлов переворачивает первую страницу, и мы читаем
П а в л о в (усмехнувшись). Ведь вот, господа. Когда-то еще семинаристом я зачитывался этой книгой. Да и вся мыслящая Россия шестидесятых годов. Сеченов! Как он искал этих возможностей своеручно и своеглазно ощупать живой мозг. И теперь мы сможем это сделать… С фактами, с опытами, с доказательствами в руках… Никодим, принес?
Никодим подает ему пакет. Павлов разворачивает пакет с удовольствием и любопытством, как раскрывают дети рождественские подарки. Вынимает из коробки набор ручных звонков, от мала до велика, берет один из звонков и встряхивает его над головой.
П а в л о в. Я убежден, что этот вот звоночек заставит собак гнать слюну. А вещь, казалось бы, несъедобная! А?
И он еще раз встряхивает звонок над головой, потом другой, третий… Они разных тонов.
В соседней лаборатории сотрудники с удивлением прислушиваются к странным звукам, доносящимся из павловского кабинета.
Павлов ставит все звонки в ряд:
— Итак, всю работу лабораторий переведем на рефлексы!
Недоумение и тревога на лице Званцева.
П а в л о в. Да, да, Глеб Михайлович. Пищеварение в основном нами закончено. А здесь, здесь на сто лет работы хватит.
Н и к о д и м. Да-а! Вот какие дела оказываются. А нынче и мой звонок прозвонил. Отправка сегодня.
П а в л о в (взволнованно). Ах, вот что! Значит, сегодня… Ну что ж… посидим…
Все садятся. Короткая минута тишины. Старинный обычай.
Н и к о д и м (вставая). Ну уж, если не так что делал — извините.
П а в л о в. Ну что ты, что ты…
Они целуются трижды.
Н и к о д и м (растроганно). И вот ведь досада! Юбилей ваш скоро. Двадцать пять лет деятельности. Не придется поприсутствовать.
П а в л о в. Что юбилей! (Задумчиво.) Вот годы идут, Никодим. Но еще так мало сделано. Мы ведь в самом начале пути…
— Превосходный путь прошел Иван Петрович в науке. Радостно приветствовать его в день двадцатипятилетия научной деятельности, — произносит приветственную речь некий убеленный сединами профессор.
Переполненный зал Петербургского общества врачей: профессура, врачи. Много военных. Морские и армейские врачи. Белеют кое-где косынки сестер милосердия. И рядом дамы в вечерних туалетах. Несколько женщин в трауре.
Мы видим среди заполнившей зал публики знакомые лица. Вот постаревший, но сияющий Дмитрий Петрович. Рядом с ним Серафима Васильевна. И дальше Званцев и Забелин.
Д м и т р и й П е т р о в и ч. Помните, Сима? Я говорил — надо верить.
С е р а ф и м а В а с и л ь е в н а (пожимает руки Званцеву и Забелину). Это ведь и ваше торжество, господа.