Избранные письма. Том 2
Шрифт:
Все эти мысли я забрасываю Вам до нашей беседы. Прилагаю и листик с репертуаром[148].
Я только об одном буду просить, дорогой Константин Сергеевич. Каковы бы ни были Ваши желания, — выскажите их как можно определеннее. Вникните, как трудно распределять работы, принимая во внимание распределение актерских сил, занятий мастерских, другие пьесы, старые пьесы, бюджет, Незлобина и Малый театр[149] и проч. и проч. и проч. Всем этим я буду заниматься уже летом, но до лета мне надо знать точно, чего Вы хотите на эту зиму, имея в виду и необходимость провести правильно сезон.
Ваш Немирович-Данченко
274.
Конец марта – апрель 1912 г. Петербург
Многоуважаемый Леонид Миронович!
На три часа я вызвал Лазарева, чтоб пробежать с ним роль Короткова, и Ефимова для роли слуги Карениной. Не надо, я думаю, распространяться, чтоб убедить, что в Художественном театре, в петербургских гастролях, где жадно смотрят на каждую фигуру, Лазарев будет самым буднично-заурядным, не выше заурядной провинциальной труппы, а Ефимов никак не может заменить Лазарева. И тот и другой будут напоминать о дешевеньких труппах. Скоро придется, вероятно, {90} заменить и Вишневского — по мотивам, логически вытекающим из замены Вас Лазаревым[151].
Но еще до репетиции с Лазаревым я хочу спросить Вас…
Мне приходит в голову — да почему я это делаю? Может быть, я спешу с поступком, на который Л. М. сам пожмет плечами. Даже больше; сам задаст мне вопрос, зачем я так поступил? Ну да — заменить его Грибуниным и оставить Лазарева на месте слуги Карениной — тут нет художественного ущерба, но раз это невозможно…
Я обещал освободить Вас от Короткова. Почему? — спрашивают меня. Потому что я совершенно понимаю моральное состояние актера — шестьдесят раз играть двухфразный выход. Нисколько не трудно, не утомительно, но, при сравнительном бездействии, ужасно мучительно. Понимаю это, как ни странно, даже больше самих актеров. И, понимая это, обещал.
Когда Василий Васильевич[152] уехал в Москву, я особенно вспылил именно на это: вот я обещал человеку избавить его от этого гнета, а тут «личной любезностью» выходит то же…
Обещания директора должны быть выполняемы. Дабы ему могли верить.
Лазарев и Ефимов в прошедший спектакль уже следили за своими ролями. И сегодня назначены играть.
Но, может быть, Вы сами, добровольно не захотите этого? Может быть, в этом «добровольно» есть тоже моральная сила, способная стереть гнет «необходимости».
Правда, выходит так, что я Вам суфлирую красивый жест, но — повторяю, с чего начал, — может быть, Вы сами, ввиду болезни Грибунина, и не ждете, что я пущу третьестепенного исполнителя, да еще с ущербом в другой роли.
Во мне, вероятно, говорит все та же ревность к тому, чтобы спектакли наши были по возможности хороши. Но ведь не может же эта ревность подвергаться порицанию. Да еще в самом пайщике!
Так вот. На три часа я назначил репетицию…[153]
Жму Вашу руку.
Вл. Немирович-Данченко
{91} 275. М. В. Добужинскому[154]
Апрель 1912 г. Петербург
Многоуважаемый Мстислав Валерианович!
Мы сговорились с Константином Сергеевичем составить хорошую, продолжительную беседу между режиссерами и художниками: Вы, Рерих,
Позвольте действовать через Вас, то есть просить Вас пригласить Ваших товарищей. Я сам поехал бы, конечно, но — кто поверит? — меня одолевают репетиции, каждодневные репетиции!
Лучше всего было бы во время «Гамлета». Обедать. В 4 1/2 – 5 часов. Если бы, не откладывая, завтра. Где? В каком хорошем ресторане имеются большие комнаты, вдали от музыки?
Жду ответа
Ваш В. Немирович-Данченко
276. В. И. Качалову[156]
23 июня (?) 1912 г. Ялта
Дорогой Василий Иванович! Если мое отношение к Вам Вас действительно может радовать или тревожить, то вот Вам искренне и раз на всегда. Я вас люблю тепло и нежно — именно нежно, потому что Вас только так и можно любить. И любовь моя непрерывно крепнет. И чувство это неизменно, в чем я совершенно убежден. Убежден в том, что Вы ничего не можете сделать такого, что могло бы оттолкнуть от Вас, хотя бы какие-нибудь Ваши поступки были по отношению ко мне отрицательные. Если Вам показалось или когда-нибудь еще покажется, что я стал равнодушен к Вам, то это случайность. Именно потому что я Вас крепко люблю, я и могу не обнаруживать этого, не подчеркивать, не искать случая показать Вам. Между мужчинами, относящимися друг к другу с доверием, только это и должно быть.
{92} Дальше.
Вы играли. Что же с этим поделаешь? Я рад за Вас, что Вы получили денег. И жалею, что Вы поневоле оторвали у себя несколько дней полного отдыха. Вот и все мое отношение к этим спектаклям.
Мне очень хотелось бы, чтобы Вы больше верили, что Ваше материальное благополучие устроится само собой. Чем меньше Вы будете бояться этого, тем больше будете беречь свои силы.
Третье — о продлении отпуска. Вы понимаете, что я не задумался бы отпустить Вас надолго, но…
В «Екатерине Ивановне» Вы играете главную роль[157] («заглавную» не можете). Репетироваться пьеса Андреева будет параллельно с «Пер Гюнтом». 16-го я предполагаю читать пьесу и тотчас же приступать к ней. Надо ею заняться много сразу, потому что около 10 сентября мне, наверное, придется уйти в «Пер Гюнта». Вот почему я не могу дать Вам ни одного дня сверх 15-го. Но для Вас не будет слишком утомительна осенняя работа — этим можно утешиться.
Для нервов — роль сильнее всего в первом действии, которое все на нем, — у Екатерины Ивановны всего две фразы.
Пьесу надо до начала сезона совсем заладить, чтобы потом не было с нею задержки.
Я не дал Вам пьесу умышленно — простите. Во-первых, хотел, чтобы Вы не думали летом ни о чем серьезном. Во-вторых, боялся, что пьеса начнет гулять по рукам. И в-третьих, она такая, что ее надо сразу обнять и сыграть. Вряд ли даже следует бороться с ее недостатками. Она такая.
Я очень доволен — и старался об этом, — чтобы Вы не играли в этом году новей трагической роли. У Вас еще «Гамлет», с которым вы будете работать[158].