Избранные письма. Том 2

Немирович-Данченко Владимир Иванович

Да, эта денежная сторона театра действительно обидна. При таких сборах! Ведь вон Малый театр играет в трех местах!..

Как материально живут 3-я и 4-я студии?..

Неужели во 2-м МХАТ материальные дела слабые? 800 р. на «Сверчок» или «Гибель “Надежды”» — это еще ничего, а новости как? Как «Евграф»?..[711]

Воображаю, как Иван Николаевич ревниво воспринимает успех молодежи МХАТ.

Вероятно, я напишу ей (молодежи МХАТ) письмо[712].

Вот не ожидал, что фру Карено — Еланская[713]. А хорошо. Скажите ей, пожалуйста, следующее. Пусть вдумается: фру Карено — крестьяночка, а не мещаночка. Разница колоссальная.

Мещаночка хочет мирной, хорошей, семейной жизни с Карено. Мещаночка хочет сидеть с ним на скамеечке вечерком и ворковать. А крестьяночка вся из природы, из солнца. Она хочет, чтоб ее целовали, чтоб жизнь сверкала радостями здоровья, благополучия и любви, любви, любви… Конечно, и мещаночка рада поцелую, но она от поцелуя млеет, а крестьяночка пылает. Мещаночка чувствует, что уносится в рай, а крестьяночка знает, что летит в ад. Хватить утюгом мужчину, {339} когда он не тот, чьи поцелуи жгли ее, может только крестьяночка. И ей нужно, чтобы за квартиру было плачено, но это совсем-совсем не так важно. Мещаночка не могла бы довольствоваться жадными поцелуями без камина, а крестьяночка могла бы в поле, под снопами… Элина — солнце, Карено — луна. В этом драма…

Да, Вам странно читать про пальмы и кипарисы, когда на улице у Вас коричневая грязь, мокрый снег, что Вы так колоритно отметили. А каково нам читать о снеге, когда здесь лето в самом полном разгаре, — правда, с прохладными ночами. Днем до 27°R в тени. Бертенсон не выносит — я наслаждаюсь.

Здесь совсем нет ветра. Редко-редко легенький «зефир». Облака — редкость тоже. Здесь, говорят, из 365 дней — 30 дождливых, 35 облачных и 300 ясных. Вот 6-я неделя, как мы здесь, — радостное, сверкающее лето, полное зелени, тепла… Один дождичек ночью.

Впрочем, в 20 милях, на океане (подумайте, на берегу Тихого океана!) — на днях наши туда ездили, — было туманно, холодновато и ветренно. А я оставался дома на террасе или между пальмами и кипарисами. И около меня распевал какой-то калифорнийский соловей. И ничто не шелохнулось.

Не завидуйте, пожалуйста. Во всяком случае, не завидуйте с чувством недобрым…

Пишу в 9 час. вечера. Все двери настежь.

А по ночам тишина, как в деревне.

О топке, конечно, еще не думали.

Будьте здоровы.

Ваши приветы передам.

Екатерина Николаевна отвечает сердечным приветом. Другие тоже шлют лучшие пожелания.

Ваш В. Немирович-Данченко

{340} 420. Д. В. Камерницкому[714]

9 ноября 1926 г. Голливуд

9 ноября

Милый Камерницкий!

Если бы Вы знали, какое удовлетворение доставило мне Ваше подробное, отлично, толково изложенное послание от 12 октября.

Об одном мечтаю, чтобы тот пафос, то содружество, та мужественность, с которыми студийцы провели эти 5 месяцев, не распылились, не растаяли от второстепенных взаимоотношений[715]. Чтобы все вы закалились в содружестве так, как это было в Художественном театре.

Если одни будут ослабевать, пусть берегут это высшее благо всякого коллектива другие. Судьба послала студии огромное испытание. Она катилась под гору, и еще не столько материально, сколько морально. Она была поставлена судьбой на резкий перелом: либо сломается и рассыпется в осколках, либо выживет, —

а если выживет, то не много понадобится усилий, чтобы закалиться в крепкий и ничем не рушимый коллектив. Если он у вас скуется прочно, тогда не страшно ни слияние со студией Константина Сергеевича (пока, по-моему, это чересчур рано, — не раньше, как пройдя опыт целого года!), ни завистливые, и, может быть, действенные люди со стороны — ничто не страшно.

Разумеется, впереди еще самое важное, то есть то, ради чего и нужны эти ваши героические усилия, — я говорю о художественной стороне дела. И, конечно, именно здесь труднее всего удержаться в единодушии. Тут вам еще предстоят самые большие испытания. Особливо, когда появятся попытки закрыть двери талантам извне. Но когда вы все будете чувствовать себя настоящими хозяевами дела, завоевавшими его терпением, жертвами, настойчивостью, умением, — тогда переработает организм коллектива и эти испытания.

Давай вам бог!

Давай вам бог оправдать эту дату — 27 октября![716]

Буду теперь ожидать более подробных вестей.

Отчего бы Вам не возложить на кого-нибудь регулярные письма ко мне. Не взялась ли бы, например, Ольга Сергеевна[717], {341} ну хоть раз в две недели писать под Вашу диктовку?.. Или, если Вам это трудно, — Коноплев, или еще кто… Или бы Ольге Сергеевне раз в две недели, или два раза в месяц (каждое воскресенье после 1-го и 15-го числа) приходить в театр и писать под диктовку…

Что-нибудь в этом роде.

А то и забудете меня совсем!..

Привет всем самый горячий.

Крепко жму Вашу руку.

Вл. Немирович-Данченко

Екатерина Николаевна благодарит за память и Вам кланяется.

Миша по всех вас скучает.

Бертенсоны кланяются.

Голубчик! Рисунок марки или эмблемы мне совсем не нравится, наирешительнейше не нравится.

Старо, надоедно.

Лира — ни к чему. Уж если надо что-нибудь, то маска была бы правильнее, потому что главное в вас — актер. Но и маска надоела.

Непременно придется выдумывать другую. Не спешите.

В. Н.-Д.

421. Ф. Н. Михальскому[718]

10 ноября 1926 г. Голливуд

10 ноября

Дорогой Федя!

Получил Ваше письмо после представления «Семьи Турбиных»[719]. Очень приятно слышать, что молодежь оправдала себя, что те жертвы, которые она несла, тот огромный труд, какой она проделывала так бескорыстно, не пропали даром Может быть, опять оправдывается, что «за богом молитва, за Художественным театром служба никогда не пропадают». Так было до сих пор…

Я рад, что Ваша жизнь опять вошла в родную Вам колею, что Ваш день проходит среди тех, с кем Вы сошлись и слюбились, {342} что Вы трудитесь для того дела, которое любите больше всего. Это — счастье. И хорошо, что Вы это сознаете и цените. С этим только и можно перенести невзгоды…

Обнимаю Вас.

Екат. Ник. и Миша целуют Вас крепко.

Вл. Немирович-Данченко

422. И. М. Кудрявцеву[720]

11 ноября 1926 г. Голливуд