Избранные произведения в 2-х томах. Том 1
Шрифт:
Больше всего угнетало чувство собственного бессилия, полная невозможность чем-нибудь помочь. Зачем он послал за доктором девочек? Надо было бежать самому, вытащить этого проклятого доктора, где бы он ни был, и скорее привести сюда.
А кто остался бы здесь?
В это мгновение Андрейка коротко всхлипнул, словно хотел что-то сказать, пошевелился и снова замолк. Губы его побелели.
Иван наклонился над кроваткой, схватил брата за костлявые плечики и чуть приподнял. Головка Андрейки запрокинулась назад. Глаза были неподвижны.
Иван огляделся. Ему показалось, что кто-то вошёл и встал у двери.
Нет, никого нет. Только стены заливает ослепительно белый, невероятно яркий электрический свет, и комната, и даже чёрное окно — всё побелело.
И тут, не в силах сдержать ужаса и отчаяния, Иван подскочил к стене, за которой спала Любовь Максимовна, и заколотил кулаком. Он не знал, чем сможет помочь Матюшина, он просто не мог оставаться один.
На площадке послышался шорох — в тишине глубокой ночи каждый звук был слышен необыкновенно отчётливо. В дверь стукнули. Иван бросился открывать.
Матюшина, тёплая, ещё немного сонная, в цветастом красном халате, вошла в комнату, взглянула на лицо Ивана и отшатнулась. На неё смотрели почти безумные глаза.
— Что?
— Он умирает…
Иван был уверен, что Андрейка уже умер, но не решался произнести это слово.
— Он трубочку выплюнул… Я ему чаю дал, он закашлялся и выплюнул…
Иван показал на маленькую трубочку, лежавшую на стуле, около кровати Андрейки.
Матюшина схватила трубочку, лицо её, ещё розовое от сна, вдруг покраснело. Она взглянула на Ивана зло, почти презрительно и сказала:
— Дурак! Не мог раньше позвать! Дай ложку! Скорее!
И, почти точно воспроизводя движения доктора, она разжала щербатые зубки, ввела трубочку и потом несколько раз подняла и опустила Андрейкины руки, помогая ему дышать.
— Ещё немного, — сказала Матюшина, успокоившись, — и никто уж не помог бы — ни доктор, ни бог. А я во время войны в госпитале работала, тысячи раз приходилось такие интубаторы вставлять.
Важно произнеся это учёное слово, она осторожно положила руку на лоб мальчика.
— Горячий, очень горячий. Ну и доктора! Как можно такого дома оставлять!
— Не хочет он в больницу.
— А его и спрашивать нечего. Вот так, когда ни тебя, ни меня тут не будет, выкашлянет он интубатор — только мы и видели Андрейку.
Она провела рукою по глазам, словно отгоняя сон, и пошла к двери.
— Подождите, Любовь Максимовна. Пожалуйста, не уходите. Скоро доктор придёт…
— А если не придёт? Ночевать мне тут, что ли?
— Подождите, — ещё раз попросил Иван.
— Ладно. — Матюшина присела на диван. — Ну, наш Андрейка совсем герой.
Дыхание мальчика опять стало ровным и глубоким. Иван не отрываясь смотрел на лицо брата. Вот уже видно, как появляются проблески жизни, как понемногу розовеют посиневшие губки, как раздуваются ноздри. Это было похоже на чудо. Один раз чудо сделал доктор, второй — руки Любови Максимовны. Он взглянул на её руки, представил, как разливает она пиво, как копает землю на огороде, моет пол. Чувство глубокой благодарности и любви к этой грубоватой женщине снова залило его сердце, словно широкое весеннее половодье. Охваченный безудержным порывом, он склонился к коленям Любови Максимовны, схватил её руку и поцеловал, прошептав:
— Если бы вы знали, как я вас люблю…
Любовь Максимовна засмеялась негромко, ласково, как когда-то смеялась мама, и левой рукой, словно играя, растрепала буйные волосы юноши.
Внизу, на лестнице, хлопнула дверь, послышался топот ног — это бежали сёстры, а за ними медленно шёл врач Скорой помощи.
Иван порывисто поднял голову, взглянул на Любовь Максимовну, и во взгляде его женщина увидела такую любовь, что даже ей, опытной и всезнающей, стало страшно.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
В последние дни каждого месяца работа в механических цехах завода сбивалась со своего обычного ритма и напоминала коня, который брёл себе не спеша, а потом вдруг рванулся и перешёл на галоп. И сколько ни говорили на заводе о вреде штурмовщины, всё равно эти дну всегда были полны самого напряжённого труда.
Так было тридцать первого марта 1951 года, в день, когда бригада Максима Половинки должна была сдать горизонтальную ковочную машину. Работа над этой машиной составляла большую часть производственного плана, и от того, успеют или не успеют сдать её сегодня отделу технического контроля в лице главного контролёра Гарбузника, зависело получение бригадой премии.
После перерыва придёт Гарбузник со своими младшими контролёрами, они пустят в ход мощный мотор — и пойдут крутиться зубастые шестерни, тронется с места тяжёлый, смазанный маслом ползун, и три часа машина не остановится ни на мгновение. Только после этой пробы, если нигде не заест, котролеры остановят моторы и начнут проверять машину. Это будет после обеда, а сейчас нужно как можно скорее поставить на свои места и хорошенько проверить все маслёнки и длинные медные трубки смазочной системы.
Сегодня эта работа выпала на долю Железняка, и он принялся за неё с большой охотой. На душе у него было спокойно. В больнице сказали, что температура у Андрейки почти нормальная. Мальчика обещали выписать дней через десять.
Рядом с Иваном, облепив машину со всех сторон, работали его товарищи, затягивая последние болты, проверяя движущиеся части, пригоняя последние детали. Ковочную машину уже освободили от всяких подставок, домкратов и стеллажей, которыми пользуются при сборке, она словно выкристаллизовалась, и контуры её вырисовывались всё яснее.