Избранные произведения в 2-х томах. Том 2
Шрифт:
В обеденный перерыв в красном уголке собрались рабочие. Никто на этот раз не смеялся. Люди устали от затяжной штурмовщины, большие заработки не радовали. Но без «землетрясения», как говорил Горегляд, перейти к выпуску новой модели самолёта не было возможности. Все это понимали, никто не жаловался, только нервы у всех натянуты, как струны. Осторожнее с ними, не оборви!
Борис Лавочка пришёл в красный уголок с таким видом, словно ему предстояло получить премию. Улыбнулся, хотел было пошутить, но не решился: многовато вокруг хмурых лиц, не до шуток. Лука Лихобор, проходя к столу президиума, отвёл взгляд от ищущих глаз Бориса, и именно эта деталь взволновала и встревожила Ларочку. Что они надумали, профсоюзные вожди?
Начальник цеха и парторг сели в сторонке — профсоюзное собрание, не хотят мешать, пусть, мол, разбираются сами рабочие.
— Товарищи, — сказал Лука Лихобор и подумал, как же хорошо звучит в трудную минуту это привычное слово «товарищи», — мы собрались сегодня, чтобы поговорить о Борисе Лавочке. О его жизни и доле, о работе и будущем.
Вынул откуда-то из-под стола и положил перед собой спиннинговую катушку, холодный дюраль блеснул матовым серебром.
— Полюбуйтесь, товарищи, что делает в нашем цехе токарь Борис Лавочка. И это не случайность. Вот акты из милиции и вытрезвителя, оказывается, Лавочка и там бывает чаще, нежели мы с вами знаем. Когда-то мы сами спрашивали себя: а где он деньги берёт на водку? Теперь всё ясно: за такую спиннинговую катушку рублей десять дадут.
— Иногда и пятнадцать, — добродушно, будто речь шла не о нём, поправил Лавочка.
— Вот видите, даже и пятнадцать. А производство своё Лавочка поставил на широкую ногу.
— Товарищем ты меня уже не называешь, — возмутился Лавочка. — Да мне плевать на это! Хоть горшком назови, только в печь не сажай.
— Вот собрание и решит, куда тебя сажать.
— Руки коротки, — спокойно и уверенно бросил токарь. — Выгнать меня можете, посадить — дудки!
— Хорошо, тебе потом дадим слово. Есть вопросы, товарищи?
— Из каких материалов катушки? Из краденых? — спросил Бородай.
— Это трудно сказать, видимо, из отходов дюраля, непригодных для производства. Но, строго говоря, материалы, конечно, краденые, потому что этот металл снова идёт на переплавку. Ещё какие вопросы?
— На сколько я выполнил план прошлого месяца? — нахально посматривая на Лихобора и ухмыляясь, спросил Лавочка.
— На сто семь процентов, — ответил Лихобор, он хорошо подготовился к собранию.
— Ого-о-о! — довольно прокатилось по красному уголку.
— Да, токарь Лавочка — прекрасный мастер, и вы можете представить, сколько деталей для новой машины он мог бы дать за время работы над этими катушками. Именно потому, что у него золотые руки, администрация не уволила его с завода, а согласилась обсудить на профсоюзном собрании. И я предлагаю, товарищи, высказаться ясно и определённо, с конкретными предложениями, чтобы сам Лавочка хорошо знал наши взгляды на его предпринимательскую деятельность. Он в нашем коллективе больше десятка лет, у нас вырос в настоящего мастера, значит, мы за него отвечаем. Есть ещё вопросы?
— Что мы ему можем сделать?
— Что захотим. Можем просить администрацию уволить с завода, а можем передать дело в суд…
— Не имеете права! — крикнул Лавочка. — Я не вор.
— Имеем право. А крал ты или не крал, это следствие установит. Можем выговор влепить или занести на чёрную доску… — Лука на мгновение замолк, колеблясь, говорить или нет. — Наконец, можем исключить из профсоюза.
— Как это исключить из профсоюза? — Лавочка побледнел от неожиданности. — Не имеете такого права!
Странная вещь: казалось бы, незначительное наказание — исключение из профсоюза — а испугало токаря. В жизни бывало всякое: я его фамилию, и таких, как он, вывешивали на чёрную доску, иногда снижали им премии или вовсе лишали «тринадцатой зарплаты», пропесочивали в стенгазете, наконец. даже увольняли с работы. В мелькании будней Борис не часто вспоминал профсоюз. Случалось это, когда приходилось платить членские взносы, подавать заявление на путёвку или определять сыновей в детский сад. Членом профсоюза Борис был с тех пор, как начал работать и ещё никогда не слышал, чтобы из профсоюза кого-то исключали. Из партии — да, там высокая ответственность, звание коммуниста нужно нести незапятнанным, серьёзно проштрафился — клади партбилет на стол. Но чтобы из профсоюза… невероятно! Прийти на другой завод и просить, чтобы вновь приняли его, токаря шестого разряда… Куры засмеют! Нужно бог знает какую гадость или подлость совершить, чтобы тебя исключили из профсоюза! Вот странно, не думал, не гадал, чтобы такой пустяк…
А может, не обращать внимания, подумаешь, ну и исключат, великое дело! Оказывается, великое. Выходит, будто все от тебя стеной отгородились. Паршивую овцу — из стада долой. Хоть ты и токарь шестого разряда. Зелёный ученик — и тот лучше тебя. Даже этого малохольного Феропонта коллектив принимает, а тебя, как погань какую, выбрасывает.
Собрание притихло. Каждому подумалось: если бы его вдруг вздумали исключить, болело бы сердце или нет? Болело, ох, как ещё болело бы! Это похоже на руку: пока она здорова, не ценишь её и внимания не обращаешь. А попробуй отнять… Вот то-то и оно, наплачешься!
Трофим Горегляд потрогал свои короткие усы, довольно посмотрел на Лихобора: хорошо повёл собрание предцехкома, нашёл больное место в душе не только Бориса Лавочки. Ещё не один парень задумается после такого собрания. Для всего цеха хороший урок. Может, это и есть школа коммунизма! Нет, собрание, где обсуждается судьба пьяницы, не школа коммунизма. А что же оно такое? Пусть не высокая, изначальная, а всё-таки школа. И преподаватели в ней, во всему видно, сильные.
— Дай-ка мне слово. — Фрезеровщик Савкин неторопливо прошёл к столу. — Я думаю так: толковать здесь очень-то нечего. Этого алкаша надо в шею гнать из цеха, а дело передать в суд. И всё.
Удивительно, но эта, казалось бы, суровая угроза не произвела большого впечатления на Лавочку. Ну, подумаешь, присудят год платить двадцать пять процентов от зарплаты. Ничего особенного. День поговорят, два поговорят, а потом и забудут, лишь бухгалтерия вспомянет, да и то в дни получек.
— Правильно, — сказал он. — Суд разберётся, я согласен.
Поднялся Евдоким Бородай, тоже подошёл к столу, разгладил пальцами прокуренные, рыжие усы, будто дорогу словам расчистил.
— Полюбуйтесь, товарищи, какой он сидит, нахальный, самоуверенный. Подойти бы к тебе, набить бы морду при всех честных людях.