Избранные произведения в 2-х томах. Том 2
Шрифт:
— Что потрясло на этот раз твою самобытную душу?
— Пустые разговоры о рабочем классе. Всюду только и слышишь: ах, рабочий класс, ах, самая революционная сила мира, ах, творец материальных ценностей, ах, ах, и ещё сто раз ах! А поди-ка посмотри, что делает твой дорогой сосед и товарищ Борис Лавочка в сверхурочное время, за которое ему платят немалые деньги.
— Как что? Детали для нового самолёта.
— Поди полюбуйся! — Было в голосе парня что-то такое горькое, так болезненно искривились его губы, будто довелось ему сейчас, сию минуту, разочароваться в самом дорогом и светлая мечта его оказалась всего-навсего ярким мыльным пузырём. Лопнет — и всё, пустота.
Лихобор подошёл к станку Бориса Лавочки и сразу всё понял. Токарь из обрезков дюралевой болванки точил катушку для спиннинга. Две готовые катушки лежали рядом. Заказ, по всей очевидности, выполнялся немалый.
— Ты что делаешь? — сдерживая закипавшую ярость, спросил Лука.
— Деталь аш-двадцать восемь пятьдесят шесть для нового самолёта, ты же знаешь, — и глазом не моргнув, ответил Лавочка.
— Может, у тебя и чертежи есть для этой детали? Техпроцесс?
— Чертежи забрали в бюро труда и зарплаты, нужно что-то уточнить в расценках, нормы вроде бы завышены, а я проявил сознательность и попросил привести их в соответствие с реально затраченным временем.
— Хорошо. — Лука удивился своему спокойствию и самообладанию. — Возьму-ка я у тебя одну детальку.
Он взял со стеллажа и сунул в карман катушку.
— Положи на место! — крикнул Лавочка. — Деталь секретная, подлежит строгой отчётности.
— Подлюка ты! — тихо, с презрением проговорил Лука. — Хватило совести? Кого обманываешь?
— Что ты ко мне привязался?
— А то, что делаешь ты спиннинговую катушку, а не деталь, — стараясь не сорваться на крик, сквозь зубы процедил Лука. — Ясно теперь, откуда у тебя деньги на пропой.
Лоб Бориса Лавочки покрылся крупными каплями пота. Он оглянулся, ища подмоги, глаза метнулись вправо, влево, заметили Феропонта, который стоял рядом и внимательно прислушивался к разговору.
— А это чучело бородатое чего стоит? — закричал Лавочка. — Весь цех охвачен энтузиазмом, а он ходит здесь, болтается, высматривает.
— Это тебя не касается.
— Деталь аш-двадцать восемь сорок семь ты мне вернёшь сию минуту. — Возмущение, злоба и страх плескались в глазах Лавочки. — Они же на строгом учёте!
— Только что она называлась аш-двадцать восемь пятьдесят шесть, — напомнил Лука. — И за сколько ты продаёшь спиннинговую катушку?
Борис Лавочка молчал, крепко сжав побелевшие от волнения губы, с трудом успокаивался.
— Поговорить надо, — наконец сказал он. — Пусть товарищ Тимченко отойдёт. Разговор секретный, как, между прочим, и деталь.
Феропонт посмотрел на Луку вопросительно. Ох, как хотелось ему остаться, послушать этот «секретный» разговор!
— Подожди меня, пожалуйста, у нашего станка, Феропонт, — попросил Лука.
Парень не двинулся с места.
— Я прошу подождать меня у нашего станка, — повторил Лука.
— Стыдно тебе за своего дружка? — спросил Феропонт. — Вот оно, настоящее лицо этого рабочего человека! Как редиска: красное только сверху. Можешь не волноваться, я уйду. Мне и без того всё ясно. — Феропонт подчёркнуто небрежно ударил одну ладонь о другую, будто стряхивая с них невидимую пыль, повернулся и медленно отошёл.
— Отдай катушку! — потребовал Лавочка. — А то силой возьму.
— Попробуй. — Лихобор с презрением сверху вниз посмотрел на невысокого токаря.
Борис Лавочка обессиленно облокотился о станок, словно в нём сломалась какая-то прочно державшая его пружина. Лицо стало несчастным, обиженным, ещё минуту — и токарь заплачет горькими слезами, жалуясь на свою судьбу.
— Что же ты со мной делать собираешься? — всхлипывая, проговорил он. — Такой пустяк. Ну, спиннинговая катушка. Ну и что? Я нарочно её деталью самолёта назвал, чтобы этот бородатый выродок не смеялся…
— А о том, что этот «бородатый выродок» тоже человек и у него душа есть, ты подумал? — спросил Лука. — И душа эта верила в рабочий класс…
— Кто верил? Феропонт? — Мгновенно забыв о слезах, Лавочка рассмеялся. — Ох, не смеши меня! Пиши лучше юмористические рассказы в журнал «Перец». Талант пропадает.
— Не буду писать юмористических рассказов, — ответил Лука. — И ты мне зубы не заговаривай.
Лицо Лавочки снова моментально преобразилось: из весёлого стало жалостно-несчастным, будто токарь мгновенно сменил маску.
— Что же ты со мной будешь делать? — опять запричитал он. — Имей в виду, если выставишь на позор перед всем цехом, я не переживу, куплю верёвку, сделаю петлю и повешусь. И глазом не моргну, я отчаянный, на всё решусь. А вас потом совесть заест, будете в грудь себя бить да самокритикой заниматься: недоглядели, мол, чуткости не проявили. Да поздно будет.
— Вешайся! — Лука разозлился не на шутку. — Сделаешь доброе дело, люди скажут: значит, ещё осталась у него рабочая совесть, не всю пропил.
— Брешешь, не повешусь! — Лицо Бориса вновь неузнаваемо изменилось — стало злым, ненавидящим. — Я всем на собрании расскажу, как ты, профорг, вместо воспитательной работы в петлю меня толкал.
— Давай говори, я выдержу, — согласился Лука. — Сколько ты катушек сделал?
— Одну, ту, что у тебя в кармане. И брось ты из меня кровь пить, присосался, как пиявка. Житья нет! Хочешь на собрание — давай на собрание, хочешь с завода выгнать — выгоняй с завода! Давай потешай свою душонку, карьерист несчастный! Когда тебе лихо было, небось я грудью встал на защиту, а ты… Дерьмо ты, вот кто. А ещё, говорят, человек человеку друг, товарищ и брат. В гробу я вас видел, таких братьев!
— Это правда, ты защищал, — думая о чём-то своём, сказал Лука. — А вот я тебя защищать не буду.
— Уж это-то я знаю, где тебе… Ну и иди подобру-поздорову, мне ещё норму выполнять надо.
— Сколько катушек в этой норме?
— А это уж моё дело.
Лука отошёл от станка Бориса Лавочки, разыскал на третьем участке Горегляда, рассказал ему о катушках.
— Что думаешь делать? — спросил парторг.
— Поставим вопрос на собрании, пусть все решают. Понимаете, мне Лавочку почти не жалко, сорную траву — с поля вон, мне этого патлатого Феропонта жалко. Да, да, именно его. — Лука поймал удивлённый взгляд парторга. — У него в душе затеплилось что-то настоящее, вспыхнул пока ещё очень слабенький огонёк, понимаете, огонёк надежды, веры, что есть люди, крепкие люди, и вдруг на этот огонёк дунули, и погас он, а снова зажечь его не так-то просто.