Избранные произведения в 2-х томах. Том 2
Шрифт:
– Давайте заглянем в ранец, - сказал могильщик. И в самом деле, в нём лежали цветы. Я даже узнал мои собственные камелии.
Что я мог сказать? А маленькая грешница стояла рядом и сердито глядела на нас. Я стал тормошить и расспрашивать её, но она молчала. Тогда могильщик, пробормотав что-то про полицию, увёл девочку с собой.
Когда мы подошли к воротам, она, кажется, вдруг осознала, что ей предстоит, и спросила:
– А куда вы меня ведёте?
Могильщик ответил:
– В участок.
– Я ничего не крала, - сказала она.
Но
В воротах Элина зацепилась рукавом платьица за замок, и рукав чуть не оторвался. Под ним белело худенькое плечико.
Все пошли в участок, и я пошёл со всеми. Дали показания, но, насколько мне известно, Элине тогда ничего не сделали. А сам я больше её не видел, потому что уехал и не возвращался сюда целых десять лет.
Но за это время я заметно поумнел. Мы тогда вели себя как последние болваны. Конечно, Элина не украла те цветы, но что, если бы она и в самом деле это сделала? Я хочу сказать: почему бы ей этого не сделать? Где это видано, чтобы так расправлялись с детьми, - хоть ни один судья не осудит нас за это: мы просто схватили её и поволокли на очную ставку с законом. И ещё вот что я вам скажу: я снова виделся с Элиной и могу отвести вас к ней.
Он помолчал.
– Если вы способны понять то, что я сейчас расскажу, слушайте! «Знаешь что, - говорила больная девочка, - скоро я умру и тогда принесут цветы, может быть, даже кучу цветов; учительница обязательно пришлёт букет, а добрая тетушка Бендике, может, даже - целый венок».
Эта больная девочка мудра, словно какая-нибудь старушка, она так быстро выросла, что все жизненные силы её иссякли, а болезнь ещё больше развила её ум. Когда она говорит, другая, меньшая сестра, смолкает, силится всё понять. Сёстры живут в своей лачуге одни, матери их никогда не бывает дома, но тетушка Бендике частенько присылает им еду, и, значит, им уже не грозит голодная смерть. Сёстры теперь никогда не ссорятся, уже давно, очень давно они перестали драться, а о своих былых стычках во время игр и думать забыли.
Как ни хороши цветы, всё же и они увядают, - твердила больная. А увядшие цветы не красят могилы. Мёртвой их не увидеть, и тепла от них тоже никакого. А вот не помнит ли Элина ботинки, которые они как-то видели в пассаже? До чего же тёплые были ботинки!
Элина отлично помнила их. И чтобы показать сестре, какая она памятливая, она подробно описала ей те ботинки.
Теперь уже и до зимы недалеко. Уже крепко тянет с пола из-под окна, и тряпка, сохнущая вон на том гвозде, затвердела от холода. Самое время Элине купить себе эти ботинки.
Сёстры глядят друг на друга. Не такая уж дурочка Элина, чтобы принять эти слова всерьёз.
Нет, правда, для этого надо только взять сестрины цветы и продать их. Это можно сделать. По воскресеньям на улицах всегда много людей, и они с радостью купят цветы. Как часто люди спешат за город с цветками в петлицах, а нередко мужчины разъезжают в пролётках тоже с цветками
Элина спросила, нельзя ли ей купить себе шляпку.
Конечно, можно, если останутся деньги. Но первым делом пусть купит себе ботинки.
Так они и уговорились. Никому до этого не было никакого дела, сёстры сами всё это придумали. Только бы Элине успеть забрать цветы вечером того же дня, не то они завянут.
Сколько ей было лет, той больной девочке? Наверно, двенадцать-тринадцать. А вообще-то годы ничего не решают. У меня была когда-то сестрёнка - она ещё вон такой крошкой учила греческий!
Но Элина не так уж легко выпуталась из той истории. Наказания ей никакого не дали, в полиции она отделалась лёгким испугом, а могло ведь быть и хуже. Но тут за неё взялась учительница. А взяться за какого-нибудь ребёнка - значит выделить его среди прочих, неусыпно следить за ним, наблюдать за ним исподтишка. Бывало, она подзовёт к себе Элину на переменке:
– Элина, детка, погоди немного, мне надо с тобой поговорить!
И вот Элину наставляют ласково и твёрдо, снова и снова припоминая ей тот случай, требуя, чтобы она молила Бога о прощении.
И тут что-то надломилось в ней.
Элина стала вялой и равнодушной, в школу приходила неумытая, забыв дома учебники. Окружённая недоверием, преследуемая испытующими взглядами, она вся съёживалась при встречах с учительницей, боялась смотреть людям в глаза. Она усвоила привычку оглядываться украдкой, что придавало её лицу вороватое выражение. И вот, наконец, для неё настал день конфирмации, и тут пастор заготовил для неё проповедь о том, что значит согрешить против одной из божьих заповедей, и все соседи принялись судачить о ней, что, дескать, из неё получится. И она бежала от своих соседей, из крохотной своей лачуги. Над городом сияло солнце, люди слонялись по улицам с цветками в петлицах, и сама она тоже спешила за город в пролётке...
Сегодня ночью я снова встретил её. Она живёт вон там, внизу; стоя в воротах, она шепотом окликнула меня. Ей не удалось избежать встречи со мной, я услышал её голос и узнал красный рубец на лице. Но до чего же она располнела!
– Поди сюда, я здесь, - сказала она.
– Да, и я тоже здесь, - отвечал я.
– Как ты выросла, Элина!
Выросла? Что это ещё за разговор? Некогда ей со мной лясы точить. Если мне неохота идти к ней, то незачем и околачиваться тут, только других отпугивать.
Я назвал себя, заговорил про наш задний двор, про маленькую Ганну, про всё, что вдруг пришло мне на ум.
– Пойдём к тебе и там поговорим!
– сказал я ей. Когда мы вошли, она спросила:
– Вино поставишь?
Вот она какая теперь стала.
– Подумай только, если бы с нами была Ганна! Мы снова сели бы втроём и стали бы болтать обо всём на свете.
Элина оглушительно захохотала:
– Что за вздор вы несете? Вы что, в детство впали?
– Неужели ты забыла Ганну?
– спросил я. Она раздражительно сплюнула.