Избранные произведения

Кедрин Дмитрий Борисович

130. «На кладбище возле домика…»

На кладбище возле домика Весна уже наступила: Разросшаяся черемуха, Стрекающая крапива. На плитах щербатых каменных Любовники ночью синей Опять возжигают пламенник Природы неугасимой. Так трется между жерновами Бессмертный помол столетий… Наверное, скоро новые В поселке заплачут дети. 2 июня 1945

131. «Ой, на вербе в поле…»

Ой, на вербе в поле Черный ворон крячет, У врага в неволе Полонянка плачет. Смотрит, затуманясь, Как на тын высокий Вешает германец Проволоку с током… Барахля мотором, По щебенке хрупкой Мимо в крематорий Мчится душегубка. В ней — казак, с губами, Что краснее мака. В газовую баню Повезли казака. Больше полонянка Не обнимет парня… Встал на полустанке Порожняк товарный. В

ноги Украине Поклонись, Ганнуся, С каторги доныне Разве кто вернулся?.. Язычище мокрый Вываливши жарко, На дивчину смотрит Рыжая овчарка. И на всю округу Тянет обгорелым Тошнотворным духом — Человечьим телом. Утро просыпаться Начало, мерцая, На постах в два пальца Свищут полицаи. Но над чьей засадой, В синеве купаясь, Вьется чернозадый, Красноногий аист? Почему, росою, Как слезами, полный, Встал среди фасоли Сломанный подсолнух? Видно, близко-близко У степных колодцев В автоматы диски Заложили хлопцы! 2 июня 1945

132. Я

Много видевший, много знавший, Знавший ненависть и любовь, Всё имевший, всё потерявший И опять всё нашедший вновь. Вкус узнавший всего земного И до жизни жадный опять, Обладающий всем и снова Всё стремящийся потерять. Июнь 1945

133. «Нам, по правде сказать, в этот вечер…»

Л. К.

Нам, по правде сказать, в этот вечер И развлечься-то словно бы нечем: Ведь пасьянс — это скучное дело, Книги нет, а лото надоело… Вьюга, знать, разгуляется к ночи: За окошком ненастье бормочет, Ветер что-то невнятное шепчет… Завари-ка ты чаю покрепче, Натурального чаю, с малиной: С ним и ночь не покажется длинной! Да зажги в этом сумраке хмуром Лампу, ту, что с большим абажуром. У огня на скамеечке низкой Мы усядемся тесно и близко И, чаек попивая из чашек, Дай-ка вспомним всю молодость нашу, Всю, от ветки персидской сирени (Положи-ка мне ложку варенья) До рассвета на узком диване (Ишь ведь как ты полно наливаешь!). Вспомню я, — мы теперь уже седы, — Как ты раз улыбнулась соседу, Вспомнишь ты, — что уж нынче за счеты, — Как пришел под хмельком я с работы, Вспомним ласково, по-стариковски, Нашей дочери русые коски, Вспомним глазки сынка голубые И решим, что мы счастливы были, Но и глупыми всё же бывали… Постели-ка ты мне на диване: Может, мне в эту ночь и приснится, Что ты стала опять озорницей! 5 июля 1945

134. ПРИГЛАШЕНИЕ НА ДАЧУ

…Итак, приезжайте к нам завтра, не позже! У нас васильки собирай хоть охапкой. Сегодня прошел замечательный дождик — Серебряный гвоздик с алмазною шляпкой. Он брызнул из маленькой-маленькой тучки И шел специально для дачного леса, Раскатистый гром — его верный попутчик — Над ним хохотал, как подпивший повеса. На Пушкино в девять идет электричка. Послушайте, вы отказаться не вправе: Кукушка снесла в нашей роще яичко, Чтоб вас с наступающим счастьем поздравить! Не будьте ленивы, не будьте упрямы. Пораньше проснитесь, не мешкая встаньте. В кокетливых шляпах, как модные дамы, В лесу мухоморы стоят на пуанте. Вам будет на сцене лесного театра Вся наша программа показана разом: Чудесный денек приготовлен на завтра, И гром обеспечен, и дождик заказан! 6 июля 1945

135. УРАЛЬСКИЙ ЛИТЕЙЩИК

Литейщик был уральцем чистой крови Из своенравных русских стариков. Над стеклами его стальных очков Топорщились седеющие брови. Куда был непоседлив старичок! Таким июльский день и тот — короткий. Торчал из клинышка его бородки Прокуренный вишневый мундштучок. В сатиновой косоворотке черной Ходил литейщик, в ветхом пиджаке, По праздникам копался в цветнике Да чижику в кормушку сыпал зерна. Читал газету, морщась, выпивал Положенную чарку за обедом И, в шашки перекинувшись с соседом, Чуть вечер, беззастенчиво зевал. Зато землею формы набивать Он почитал не ремеслом, а счастьем. Литейных дел он был великий мастер И мог бы кружево отформовать. Как он доволен был, когда в дыму В цеху его ряды опок стояли!.. Художество — не в косном матерьяле, А только в отношении к нему. Литейщик сам трудился дотемна И тех шпынял, кто попусту толчется. Он вел свой честный род от пугачевцев, И от раскольников вела жена. Крутой литейный мастер в страхе божьем Держал свою рабочую семью, Жену, подругу верную свою, С которой он полвека мирно прожил. Хоть со старухой муж и не был груб, А только строг, — всё улыбались горько, По-стариковски собранные в сборку, Углы ее когда-то пухлых губ. Она вставала, чуть светал восток, И позже всех ложилась каждый вечер, Был накрест через узенькие плечи Накинут теплый шерстяной платок. И вся семья устойчиво лежала На этих хрупких сухоньких плечах. Та область жизни, где стоит очаг, Была ее старушечья держава. Без вот такой молчальницы покорной Семья — глядишь — и превратится в труп. Не так ли точно коренастый дуб Незримые поддерживают корни? Всё в домике блестело: и киот, Что от детей спасло ее старанье, И на окошке свежие герани, И маленький ореховый комод, Где семь слонов фарфоровых на счастье По росту кто-то выстроил рядком, Где подавал ей руку крендельком На старом фото моложавый мастер. И тот диван с расшитою подушкой, Где сладко муж похрапывал во сне, И мирно тикавшие на стене Часы с давно охрипшею кукушкой. Уже гражданских бурь прошла пора, А домик оставался неизменен. Лишь в зальце к литографии Петра Прибавился

однажды утром — Ленин. Соседство взгляды вызвало косые Детей, не почитавших старину, Не знавших, как сливаются в одну Реку все русла разные России. Судьба ребят послала старикам, Чтоб им под старость не истосковаться. Литейщик отыскал для сына в святцах Диковинное имя — Африкан. И не один мальчишеский грешок Старуха терпеливо покрывала, И все-таки не раз гулял, бывало, По сыну жесткий батькин ремешок. Мальчишка рос веселый, озорной, Он был крикун, задира, голубятник. Зимою, выряжен в отцовский ватник, На лыжах бегал в школу, а весной В лес уходил с заржавленной двустволкой В болотных заскорузлых сапогах И сладко отсыпался на стогах, Мечтая встретить лося или волка. Старуха дочь назвала Анной — Анкой. Моложе брата на год в аккурат, Она была куда смирней, чем брат, Росла в семье задумчивой смуглянкой. Девчонка рукодельницей была. Отец теплел, когда она, бывало, Зимой у печки за шитьем певала Всё про Катюши сизого орла. «Клад, а не девка! — говорили все. — Красавицею будет, не иначе!» И девочку фотограф снял бродячий С цветущими ромашками в косе. Как водится, меж братом и сестрой Бывали часто маленькие драки, Но против уличного забияки Мальчишка за сестру вставал горой. Порою он, почесывая зад, Бежал к отцу, — но тот судил иначе: «Коль бьют — дерись! А если не дал сдачи — Не жалуйся: кто бит, тот виноват!» Как водится, любимицей отцовской Была задумчивая Анка, дочь. А мать ходила за сынком, точь-в-точь Как олениха за своим подсоском. А жизнь с собой несла событий короб. Был ход ее то горек, то смешон: Сестра переболела коклюшом, Брат ненароком провалился в прорубь. Потом отцовской бритвою усы Впервые сбрил мальчишка неумело. И вот однажды, глядя на часы, Старик сказал: «Пора тебе за дело! Не век тебе, — добавил он сурово,— По улицам таскаться день-деньской». И стал мальчишка в школе заводской Вникать помалу в ремесло отцово. И правда: детство тянется не век, Любовью материнскою согрето… Врачи худую девочку в то лето Подзагореть отправили в Артек. 1945

1924–1931

136. СТИХИ О ВЕСНЕ

Разве раньше бывала весна Для меня вот, кошмаром давимого?.. Для других — может быть… Для меня Были вечные серые зимы… Разве вспомнишь, что солнечный лак Золотит бугорки и опушки, Если голод, унылый чудак, В животе распевает частушки? Разве знаешь, что, радостью пьян, Лес зареял вершинами гордыми, Если вечно бастует карман И на каждом углу держиморда? Пусть в полях распустились цветы Над шатрами бездонно-лазурными, Что тебе, раз такими ж, как ты, Полны темные, душные тюрьмы? А сегодня мне всё нипочем, Сердцу вешняя радость знакома, Оттого что горит кумачом Красный флаг в синеве над райкомом. Тянет солнце горячим багром Стаю дней вереницею длинной, Потому что весна с Октябрем Разогнула согбенные спины. Плещет в душу весна, говоря, Что назавтра набат заклокочет И стальная нога Октября По ступеням миров прогрохочет. И, я знаю; в приливе волны Послом эсэсэровских хижин, Пионером всемирной весны Буду завтра в Париже. <1924>

137. Я УШЕЛ

(Из цикла «Тропы ржаные»)

Я ушел от родимой земли И туда никогда не вернусь, Где тропинками ветер в пыли Бороздит деревянную Русь. Пусть еще продолжает закат Кумачи над окраинами стлать, — Я ушел, чтоб, как все, рисовать Дней грядущих пурпурный плакат. И теперь, что ни день — мне милей Перезвон городских голосов, Всё чужее размахи полей И зеленые храмы лесов. Эх, я знаю, что в летней игре Будет поле цветами цвести И, прилегши на тихом бугре, Ночь не раз обо мне загрустит. Загрустит и заплачет о том, Чей чуб ветру уже не трепать!.. Что за дело?.. Мне болт за болтом Нужно скрепы для завтра клепать!.. <1924>

138. БУДУЩЕМУ

Юным ленинцам

Если солнце рассыпалось искрами, Не должны ли мы нежность отдать Мальчугану с глазами лучистыми, Осветившему наши года? Если небо сегодня не прежнее, Мы поймем — это так оттого, Что дорога, как небо, безбрежная, К коммунизму его позовет. Пусть мы знали и боль, и потери, И душа наша гневом больна,— Для него не широкие двери — Мир громадный откроет весна. Он не вспомнит и ужас подвалов, Отравивших кошмарами нас, Он узнает, что жизнь улыбалась, Над его колыбелью склонясь. Он пойдет не тропинками горными Под осколками умерших лет, И не будет знаменами черными Ночь, над ним наклоняясь, шуметь. Он придет, молодой и упорный, Мир под новую форму гранить. Перед ним свои стяги узорные Солнце в золоте ласки склонит. И теперь, если вспыхнуло искрами Наше солнце, — Должны мы отдать Мальчугану с глазами лучистыми Нашу нежность и наши года!.. <1924>

139. ОСЕНЬ («Эх ты осень, рожью золотая…»)

Эх ты осень, рожью золотая, Ржавь травы у синих глаз озер. Скоро, скоро листьями оттает Мой зеленый, мой дремучий бор. Заклубит на езженых дорогах Стон возов серебряную пыль. Ты придешь и ляжешь у порога И тоской позолотишь ковыль. Встанут вновь седых твоих туманов Над рекою серые гряды, Будто дым над чьим-то дальним станом, Над кочевьем Золотой Орды. Будешь ты шуметь у мутных окон, У озер, где грусть плакучих ив. Твой последний золотистый локон Расцветет над ширью тихих нив. Эх ты осень, рожью золотая, Ржавь травы у синих глаз озер!.. Скоро, скоро листьями оттает Мой дремучий, мой угрюмый бор. <1924>