Избранные произведения

Кедрин Дмитрий Борисович

11

А с Францией другим не поравняться странам! Я б этот край сравнил с Эдемом, с Ханааном! Поэтому враждой и алчностью дыша, На Францию привел орду свою паша. Уже его орда награбила немало Сокровищниц, дворцов, и ризниц, и подвалов. Она деревни жгла и, вытоптав зерно, Зарезала овец и выпила вино. Пришедшие туда на выручку мадьяры Увидели кругом руины и пожары. Османы, короля прогнав из замка прочь, Украли у него единственную дочь. Глубоко удручен судьбою столь печальной, От турок в глубь страны бежал король опальный. Никто на короля не мог смотреть без слез, Так много страшных бед несчастный перенес! Начальнику гусар сказал король-изгнанник: «Мой друг! Перед тобой стоит бездомный странник. Я с Дарием давно ль поспорить славой мог? И вот, как нищий, я скитаюсь вдоль дорог!» Начальник отвечал: «Уж мы, король великий, Заставим поплясать народец этот дикий За то, что, у тебя отняв страну и трон, С тобою поступил так недостойно он. Позволь нам отдохнуть. Наш трудный путь был долог. А завтра, лишь заря поднимет ночи полог, Врагам через посла объявим мы войну И вмиг тебе, король, вернем твою страну!» «Увы! — сказал король. — А где моя дочурка? Тому, кто отобьет несчастную у турка И бедному отцу вернет голубку вновь, — Полцарства моего и дочери любовь!» Гусарам те слова весьма приятны были И многих молодцов на подвиг вдохновили, И каждый думал так: «Хоть голову сломлю, А дочку возвращу бедняге королю!» Лишь Кукуруза наш на это обещанье Французского царя не обратил вниманья: Его мечта была в совсем ином краю — Он вспоминал в тот миг про Илушку свою.

12

Когда же поутру над миром солнце встало, Оно такой борьбы картину увидало, Взберясь по облакам на краешек земли, Какой мы и во сне увидеть не могли: Под звуки медных труб, под грохот барабана «По коням!» — раздалась команда капитана, Проснулась наша рать и села на коней, И знамя в синеве зареяло над ней. «Друзья! — сказал король. — Я тоже с вами вместе Пойду громить врагов моей земли и чести. Пускай я стар и сед, — я бранный шум люблю!» Но капитан гусар ответил королю: «Нет, милостивый царь. Останься лучше сзади И в драку, не спросясь, не суйся, бога ради. Пусть боевой задор не изменил тебе,— Коль силы нет в руках, какой уж смысл в борьбе? Останься позади и положись на бога, На ангелов его и на меня немного. Клянусь тебе, король: еще полночный сон На землю не сойдет, как ты займешь свой трон!» Тут бравый полк гусар, лихую песню грянув, Отправился искать разбойников-османов. Вблизи кибитки их стояли без числа, И

полк им объявил войну через посла. Он прискакал назад — и затрубили горны. Мадьяры на врагов помчались тучей черной: Гусарских шашек лязг и пистолетный дым Смешались в той резне с их криком боевым! В бока своих коней они вонзали шпоры, От грохота копыт дрожмя дрожали горы, Гудели недра их… Не сердце ли земли Стонало, битвы шум услышав издали? У турок был вождем паша семибунчужный. Ему, чтоб захмелеть, сто бочек меду нужно. Пунцовый от вина, его турецкий нос Как перечный стручок над бородою рос. Пузатый тот паша, вожак турецкой рати, Сойдя к своим войскам, хотел в каре собрать их, Но дрогнул табор весь и крик муллы умолк, Когда в ряды врагов мадьяр врубился полк. И задали ж они своим клинкам работу! Здесь каждый янычар потел кровавым потом, И до того дошло, что изумрудный луг, От крови покраснев, стал красным морем вдруг. Ну, жаркий был денек! Ну, битва, чтоб ей пусто! Кругом тела врагов, изрубленных в капусту… На Янчи сам паша с огромным животом Нацелился копьем. Но тот коня хлыстом Ударил, и паши желанью не переча, С усмешкой на губах скакал ему навстречу, Крича: «С чего ты вдруг расплылся, как евнух? Дай я тебя, толстяк, перекрою на двух!» Тут Кукуруза наш как думал, так и сделал: Рассеченный паша упал с кобылы белой, Верх — с правой стороны, низ — с левой стороны, Тут феска и чалма, там туфли и штаны. Увидя смерть паши, турецкие отряды Бежали от гусар, рубивших без пощады. Когда б их полк мадьяр не окружил средь гор, То, может быть, они бежали б до сих пор! Гусары скоро их настигли там однако, Их головы в траву, подобно зернам мака, Летели — и в живых остался лишь один Турецкого паши сластолюбивый сын. За ним во весь опор помчался Кукуруза… Турецкий конь, двойным отягощенный грузом, На гриве у себя несет через поля Бесчувственную дочь бедняги короля. «Стой, черт тебя возьми! — кричит пастух злодею. — Иль я тебя копьем сейчас ударю в шею И пробуравлю в ней такую дырку, брат, Что сквозь нее душа умчится прямо в ад!» Но сын паши бежал, не слушаясь нимало… Вдруг лошадь у него споткнулась и упала; Оставшись с пастухом лицом к лицу один, Ему пролепетал паши трусливый сын: «Помилуйте меня, о благородный витязь! Пред юностью моей, молю, остановитесь! Я молод, и меня ждет мать в родном краю! Ах, я отдам вам всё, — оставьте жизнь мою!» «Возьми ее себе, презренный трус и жулик! Ты, заячья душа, не стоишь честной пули Беги отсюда прочь в поля своей страны И расскажи другим — где спят ее сыны!» И сын паши бежал от этой речи гневной… Тут ясные глаза открыла королевна, И слабым голоском она едва-едва Такие, покраснев, произнесла слова: «Спаситель милый мой! Не спрашиваю — кто ты? Благодарю тебя за смелость и заботы. Ты спас меня и так приветлив был со мной, Что я готова стать, мой друг, твоей женой!» Кровь Янчи моего нельзя назвать водою. Он в поле был один с принцессой молодою, Но поборол в себе желания змею, Припомнив в этот миг любимую свою. Он отвечал ей так: «Принцесса молодая! Вас ждет в своем дворце старик отец, рыдая. Позвольте, я сперва туда вас отведу…» Слез и повел коня принцессы в поводу.

13

Уже затмил небес пространство голубое Закат, когда они пришли на место боя, Уже сходила тьма, уже свет солнца гас, И на поля глядел его багровый глаз. Глядел — и на полях, туманами повитых, Лишь воронов нашел сидящих на убитых… Был солнцу этот вид так страшен, что оно Нырнуло в океан и спряталось на дно. Спокойной синевой тут озеро блистало, Но в этот мрачный час оно пунцовым стало, Когда в его воде венгерцев наших рать Кровь турок принялась смывать и оттирать. Отмывшись наконец от крови и от пыли, Гусары короля с почетом проводили В тот замок, что стоял совсем невдалеке И башни отражал в клубящейся реке. Туда же в этот час приехал Кукуруза. С ним королевна шла. Пусть мне поможет муза Представить, как она прекрасна и светла!.. Он — как гроза, она — как радуга была! Принцесса, вся в слезах, к родителю на шею Упала, и король сам прослезился с нею. Вновь найденную дочь в уста облобызал И, сдвинув набекрень корону, он сказал: «Час горестей прошел! Теперь нам отдых нужен. Пора героям сесть за королевский ужин! Распорядитесь: пусть придворный кулинар Заколет сто быков для доблестных мадьяр». «Великий государь! В столовой всё готово От жареных цыплят до рейнского густого», — Раздался хриплый бас, и повар в колпаке Предстал пред королем с шумовкою в руке. И повара слова приятно отдавались В ушах моих гусар: они проголодались, И никого просить вторично не пришлось, И чавканье солдат в столовой раздалось. И так же горячо, как час назад османов, Все стали истреблять индеек и фазанов, И к сыру перешли, отдав колбасам честь. (Чтоб ловко убивать — солидно надо есть!) Уж кубок обходил столы во славу божью, Когда король сказал с прочувствованной дрожью: «Прошу вас, господа, мою послушать речь И тем, что я скажу, отнюдь не пренебречь». Хотя толпа гусар не перестала кушать, Но слово короля была готова слушать. Он кашлянул в кулак, потом отпил вина, Стремясь, чтоб речь была красива и плавна, И начал так: «Пускай свое мне скажет имя Тот витязь, что вернул заботами своими Больному старику единственную дочь И недругов моих прогнал за море прочь!» Тут встал из-за стола наш Янчи, воин грозный, Поднялся и сказал: «Я Кукурузой прозван! Пусть это имя вам мужицкое смешно, — Как честный человек, мне нравится оно!» И произнес король: «Любезный друг! Ты станешь Отныне рыцарь мой, мой славный витязь Янош!» Он вынул из ножон свой королевский меч И, Янчи посвятив, свою продолжил речь: «Чем можно наградить столь важные заслуги? Ты видишь дочь мою? Возьми ее в супруги! Вот дар мой! А чтоб мал не показался он, В приданое бери мой королевский трон. Мне стали тяжелы и скипетр и корона, Мне восемьдесят лет, и я устал от трона, От бунтов, от войны, от королевских дел — От них я одряхлел, от них я поседел. На твой высокий лоб корону я надену И больше ничего не попрошу в замену, Как только чтобы ты мне в замке дал чулан, Покуда в склеп меня не стащит капеллан». И всю толпу гусар, что в зале ели, пили, Подарки короля донельзя удивили. Что ж сделал Янчи наш? Он тоже тронут был И добряка царя весьма благодарил. Он встал и произнес: «Спасибо, ваша милость! Мне щедрости такой награда и не снилась. Но, как ни жалко мне, я должен вам сказать, Что этот царский дар я не могу принять. Мне взять его, король, не позволяет совесть. Спроси вы: почему? — я б рассказал вам повесть, Но повесть та длинна, грустна, и я молчу, Поскольку в тягость быть собранью не хочу». «Сынок! — сказал король. — Выкладывай нам смело, Чем вызван твой отказ… Открой мне: в чем здесь дело?..» Историю свою наш Янчи начал тут, А что он рассказал, то ниже все прочтут.

14

«Открою, — молвил он, — вставая перед ними, — Откуда получил я Кукурузы имя. В ее густой листве меня в степи нашли И Кукурузой в честь находки нарекли. Средь поля кукуруз на маленькой полянке Однажды в летний день сидела поселянка. Вдруг слышит, что дитя блажит бог знает где. Взглянула — и меня нашла на борозде. Так горько плакал я, что в ней проснулась жалость, Она взяла меня и накормила малость, И с поля принесла в свою избушку: ей И старику ее не дал господь детей. Но этот злой старик меня сердито встретил: „Нам голодно вдвоем, а тут еще и дети! Чем этот лишний рот кормить прикажешь мне? Неси его назад!“ — он закричал жене. „Хозяйство от него не обеднеет наше, — Сказала моему приемному папаше Она. — Когда б дитя я бросила, тогда Что отвечала б я в день страшного суда? К тому ж он подрастет и в доме пригодится, У нас овечки есть. Они начнут плодиться. Нам выгодно вдвойне: во-первых, нет греха, И мальчик, во-вторых, заменит пастуха“. Крестьянин уступил. Но, хоть играл я рядом, Ни разу на меня не глянул добрым взглядом. Когда ж у чудака неважно шли дела, В ответе у него моя спина была. Я сиротою рос. Меня держали строго: Работа да битье, а радостей немного. Все радости мои, пожалуй, были в том, Что девочка одна к нам приходила в дом. Мать Илушки моей давно слегла в могилу, А старику вдовцу без женки скучно было, Женился снова он, да вскоре и помри. Дочь круглой сиротой осталась года в три. Та девочка была тиха, как луч вечерний, Как роза, для меня полна цветов и терний. Мы с Илушкой в пыли играли у ворот, Нас знало всё село — двух маленьких сирот. Хоть я ребенком был, но милую подружку Не променял бы я на сладкую ватрушку. Я всю неделю ждал, чтобы воскресным днем На лавочке в саду с ней посидеть вдвоем. Когда ж я в первый раз поцеловался с милой, Кровь сердца моего забила с чудной силой, С такой, что думал я, один его удар Способен в пустоту земной обрушить шар! А мачеха ее частенько обижала… И лишь одна боязнь в узде ее держала: Свирепую каргу я укрощал, как мог, Пускай за сироту накажет ведьму бог! Но вот и у меня настала жизнь собачья. Однажды в честный гроб мы положили, плача, Кормилицу мою, ту, что меня нашла И, как родная мать, ко мне добра была. Едва ли кто видал, чтоб Кукуруза плакал! Я грубоватым рос, был крепок. И, однако, На этот бедный холм среди других могил, Как дождик в серый день, я горько слезы лил. Со мной моя любовь стояла у могилы. Видать, не только мне, — ей тоже горько было: Покойница ее ласкала, как могла, И, добрая душа, сиротку берегла. Бывало, лишь вдвоем увидит нас — и скажет: „Постойте! Дайте срок! Вас узы брака свяжут, И пара хоть куда получится из вас! Лишь надо потерпеть: уже недолог час“. Как верили мы ей! Как терпеливо ждали! Друг друга берегли, друг другу слово дали… Когда б ее не взял господь в свои края, Наверно, веселей была б судьба моя. Но прахом всё пошло. Она глаза сомкнула. На счастье, на любовь надежда обманула. На нас дохнуло зло дыханием зимы, Хоть, вопреки всему, нежней любили мы. Что делать? Знать, судьба в руках у высшей власти! Господь нам не судил и маленького счастья: Однажды я в лесу не уберег овец — И выгнал вон меня приемный мой отец. Я горькое „прости“ сказал моей любимой И по миру пошел, бездомный и гонимый. Немало обошел я городов и стран, Покуда в полк меня не принял капитан. Я Илушку мою не убеждал нимало, Чтоб сердце никому она не отдавала, Об этом и она не говорила мне. В свою любовь, король, мы верили вполне. Кончая речь свою, прошу вас, королевна: Мой дерзостный отказ не осудите гневно. Я буду верен ей до смерти, как жене, Хотя бы даже смерть забыла обо мне».

15

Он кончил и обвел собранье пылким взглядом… Как он растрогал всех! Катились слезы градом По лицам короля, принцессы и других. И жалость к пастуху была колодцем их. Король ему сказал: «Дружище! Без сомненья, Я применять к тебе не стану принужденья. Когда принцессу ты не можешь взять женой, То я тебе, сынок, подарок дам иной. Не наградив тебя, не буду спать ночей я…» — Король сошел в подвал и крикнул казначея, И Кукурузе тот мешок червонцев дал. Бедняга отродясь их столько не видал! «Ну, витязь Янош! Ты теперь жених богатый. Пусть будет этот дар моей неполной платой За мужество твое с османами в борьбе. Дарю его твоей невесте и тебе! Хоть сладкое вино еще осталось в кубке,— Я вижу: ты мечтой летишь к своей голубке. Ты таешь! Ты горишь… Ступай, дружище, к ней. Гусары ж в замке пусть кутят хоть десять дней…» Как говорил король — так точно всё и было: Пастух спешил к своей голубке сизокрылой. Он счастья пожелал двору и королю И в гавань поспешил к большому кораблю. Хмельная рать гусар счастливца проводила, Спокойного пути счастливцу посулила И долго вслед ему смотрела… Пал туман И скрыл корабль от глаз, окутав океан.

16

Пастух на корабле проснулся на рассвете. Тугие паруса ловили крепкий ветер. Но мысли пастуха неслись еще быстрей, Свободны от руля и груза якорей. И были те мечты безоблачны и ясны: «О Илушка моя! О ангел мой прекрасный! Ты радостей не ждешь, давно не веришь в них, Не знаешь, что к тебе несется твой жених. Я щедро награжден за скромную заслугу. Мы станем наконец принадлежать друг другу, Несчастий срок прошел, и после стольких бурь Теперь блеснет и нам спокойная лазурь. Я отчиму прощу жестокую обиду. Что я им оскорблен — я не подам и виду: Ведь счастья моего виновник всё же он, И будет мною он богато одарен». Так думал Янчи наш и не однажды думал, Пока корабль бежал по глади вод угрюмой И хмурый океан хлестал его бока… А Венгрия была всё так же далека! Об Илушке своей мечтая непрестанно, Пастух

не слышал слов седого капитана: «Ребята! Паруса повисли на ветру. Теперь того и жди волненья поутру!» Уж осень подошла. Над морем цепью длинной Летели журавли. Тот поезд журавлиный, Казалось, нес ему от Илушки привет. С печалью и тоской пастух глядел им вслед, С печалью и тоской пастух следил за ними И тихо повторял возлюбленное имя, Полузакрыв глаза, мечтою несся к ней И с болью вспоминал о Венгрии своей.

17

Как думал капитан, так и случилось: вскоре Погасли небеса, затрепетало море, Рыдая и свистя, летел кипучий вал, А ветер гнал его, крушил и бичевал. На волны моряки глядели, брови хмуря: В диковинку для них была такая буря, Творился сущий ад и в небе и в воде, И не было от волн спасения нигде! Над судном небеса то меркли, то горели. Испуганных людей слепили молний стрелы, Пучину осветив, где плыл безмолвный краб… И вдруг одна стрела ударила в корабль! Валы обломки мачт и паруса влачили, Могилу моряки нашли на дне пучины… Где ж смелый Янчи наш? Судьбою пощажен Иль тоже погребен в соленом море он? Да, был и наш герой от смерти недалеко! Но пастуха спасло всевидящее око: Огромная волна беднягу подняла, Чтоб пена для него могилой не была. Так высоко его подкинул вал могучий. Что головою он достал до синей тучи И, оказавшись там, чтоб не свалиться вниз, За краешек ее схватился и повис. Два дня, два долгих дня на туче провисел он! На третий наконец она на землю села, И та земля была вершиною скалы, Где гнезда грифы вьют да горные орлы. Спустившись, он принес благодаренье богу. Ведь, строго говоря, он потерял немного; Безделицу, пустяк: с червонцами мешок. Зато он спасся сам — и это хорошо! Нам жизнь всего милей, — уж тут какие споры… Наш Янчи посмотрел на пасмурные горы, И между хмурых скал, встающих без конца, Увидел грифа он, кормящего птенца. На птицу наш пастух тотчас аркан накинул, Пнул шпорой в бок ее, взобрался к ней на спину, И, над хребтами гор стрелою воспарив, Его, как жеребец, понес могучий гриф. Сначала гриф его старался в бездну сбросить: Он круто пастуха над пропастями носит, Петляет… Но ему ничто не помогло, Так цепко Янчи наш держался за крыло. Бог знает сколько стран скитальцы облетели… Уж чувствовал пастух усталость в крепком теле, Но как-то поутру, когда редела мгла, Увидел под собой храм своего села. Придет же иногда подобная удача! Пастух глядел на храм, от счастья чуть не плача, А утомленный гриф летел всё вниз да вниз И наконец в степи над холмиком повис. Полураскрывши клюв, могучий гриф устало Упал на этот холм, и крылья распластал он. Наш Янчи слез с него и, отпустив крыло, Задумчиво пошел в родимое село. «Из странствий, — думал он, — я не принес сокровищ, Но ты, моя любовь, мне дверь без них откроешь! Важней, что верный друг к тебе вернулся вновь, Вернулся и принес старинную любовь». Меж тем в село плелись скрипучие телеги. Уж виноград созрел. Янтарные побеги Укладывал народ в бочонки дотемна, И всюду стлался дух прокисшего вина. Сельчане пастуха уже не узнавали, Да Янчи-то и сам их замечал едва ли: Не видя ничего, он шел на край села К той хижине в саду, где Илушка жила. Когда открыл он дверь, когда вступил он в сени, Дыханье у него стеснилось на мгновенье, Но, в комнату войдя возлюбленной своей, Толпу чужих людей пастух увидел в ней. «Я не туда попал!» — берясь за ручку двери, Подумал наш герой (он сам себе не верил!). Но женщина одна, прервав домашний труд, Спросила у него, кого он ищет тут. Взволнованный пастух назвал себя молодке… «По смуглому лицу, одежде и походке, — Воскликнула она, — я б не узнала вас! Как хорошо, что вы вернулись в добрый час. Войдите к нам в избу, благослови вас боже! Вам надо отдохнуть. Я расскажу вам позже Все новости родной округи и села». И добрая душа его в избу ввела. «Вы, дядюшка, меня не помните, пожалуй. Я чуть не каждый день у Илушки бывала. Мы жили рядом тут, да домик наш снесен…» «А где ж она сама?» — спросил молодку он. Красавицы глаза наполнились слезами. «Ужель вам ничего соседи не сказали? — Смахнув слезу с ресниц, ответила она. — Ведь Илушка давно в земле схоронена…» Добро, что на скамью уселся Кукуруза! Когда бы он стоял, от тягостного груза Жестокой вести той пастух свалился б с ног… Рукою сердце он прижал, насколько мог. Казалось, он хотел из сердца вырвать муку. И долго просидел он, опершись на руку, Как будто бы уснул. И, словно пробужден, Молодку наконец спросил негромко он: «Быть может, ты мне лжешь? Быть может, замуж вышла Любимая моя, решив, что раз не слышно Так долго обо мне, то, верно, я в гробу, И в мужнюю она перебралась избу? Я Илушку тогда увижу непременно, И верь, что будет мне сладка ее измена…» У женщины в лице была печаль видна, И понял Янчи наш, что не лгала она.

18

Из глаз его забил источник слез обильный, Он деревянный стол рукою обнял сильной И голосом, порой ломавшимся от слез, Склонясь на этот стол, с тоскою произнес: «Зачем я не погиб с пашою в бранном споре? Зачем я не нашел свою могилу в море? И почему стрела господнего огня, Как молния в скалу, ударила в меня?..» Прошли часы. Печаль его терзать устала, Немало потрудясь, кручина задремала, И он спросил, лицо поднявши от стола: «Скажи мне: как моя голубка умерла?» «Бедняжки чистый дух сломили огорченья, Сердечная тоска и мачехи мученья. Но та за этот грех ответила сама: Достались ей в удел лишь посох да сума. Сиротка вас звала, когда ей было плохо, И в тяжкий час конца сказала с тихим вздохом: „Любимый Янчи мой! Когда любовь свою Не позабудешь ты, мы встретимся в раю!“ Благословивши вас, она глаза закрыла И тихо умерла. Близка ее могила. Соседи до глухих кладбищенских ворот За бедным гробом шли — и плакал весь народ». И Янчи захотел проститься с гробом милой. Молодка на погост беднягу проводила Оставшись там один, от горя сам не свой, На холмик дорогой упал он головой. Упал и зарыдал и те припомнил лета, Когда ее глаза горели чистым светом… А нынче те глаза в земле схоронены, Потухли навсегда, навеки холодны! Уже закат погас, и солнце закатилось, И бледная луна над миром засветилась, Печально озарив осенний небосклон, Когда с сырой земли поднялся тихо он. Поднялся, постоял, побрел, роняя слезы… Потом вернулся вновь. Колючий кустик розы На холмике расцвел и сиротливо рос. И Кукуруза наш сорвал одну из роз И прошептал цветку: «Ты поднялся из пыли Возлюбленной моей, что крепко спит в могиле. В скитаниях моих не покидай меня!» И вдаль ушел, цветок на сердце схороня.

19

Два спутника нашлись в дороге у венгерца. И первый был печаль, что вечно грызла сердце, И добрый старый меч — товарищ был второй, Тот меч, которым встарь сразил пашу герой. И долго по земле скитался он без дела… Немало раз луна полнела и худела, Немало раз земля впадала в зимний сон, Когда свою печаль окликнул тихо он. Окликнул и, грустя, сказал тоске сердечной: «Когда наскучишь ты своей работой вечной? Коль ты меня убить не можешь, то уйди, Ищи себе приют в иной людской груди. Довольно! Если ты мне дать покой не в силах,— Я по миру пойду — и в странствиях унылых Желанный мне конец найду, быть может, я. В них оборвется жизнь бесцельная моя!» Так наш пастух прогнал тревоги и печали. Лишь изредка они в пустую грудь стучали, Но крепко заперта была для них она. Лишь на глазах слеза дрожала, солона. Потом и со слезой бедняга рассчитался, У Янчи на плечах лишь жизни груз остался… Однажды в темный лес забрел он — и вблизи Телегу увидал, застрявшую в грязи. Хромому гончару она принадлежала. Он бил кнутом коня, а колесо визжало, Злорадствуя: «Ага! Попал, гончар, в беду! Хоть лопни, никуда из грязи не пойду!» «Отец! — сказал пастух горшечнику. — Здорово!» Горшечник на него уставился сурово И хмуро проворчал, присев на старый пень: «Небось не у меня, у черта добрый день!» «Ну, полно, старина! Что с вами? Не сердитесь!» — Приветливо ему ответил добрый витязь. «Как не сердиться мне? — за колесо берясь, Сказал хромой гончар. — Смотри, какая грязь!» «Я вам, отец, в беде могу помочь немного, А вы скажите мне, куда меня дорога Вот эта приведет, коль я по ней пойду?» — Спросил пастух, коня хватая за узду. «Приятель! Там лежат неведомые страны, И населяют их не люди — великаны. Тебе ходить туда совета я не дам; Кто в этот край ни шел, все погибали там». «Ну, вы уж на меня, хозяин, положитесь!» — Хромому гончару сказал бесстрашный витязь, Оглоблю ухватил и, даже не кряхтя, Возок на твердый грунт он выкатил шутя. Тот онемел, дивясь такой могучей силе! Его глаза малы для удивленья были. Когда ж: «Спасибо вам за то, что помогли!» — Горшечник произнес, уж Янчи был вдали. Он углубился в лес, и пересек долину, И скоро подошел к владеньям исполинов, И стал на берегу их крошки-ручейка, Который был широк, как бурная река. На берегу стоял лесничий великанов… Тут голову задрал, в лицо циклопу глянув, Наш Кукуруза так, как если бы на шест Пожарный он смотрел иль на церковный крест. Увидев под собой прохожего с котомкой. Циклоп загрохотал насмешливо и громко: «Вот почему моя чесалась пятка так?! Постой! Сейчас тебя я раздавлю, червяк!» Но Янчи раздавить не так-то было просто! Верзиле под пяту он меч подставил острый, Ее об этот меч обрезал великан И с грохотом в ручей обрушился, болван. Тут наш пастух, взглянув на великана тело, Понял, что тот упал, как этого хотел он: «Ведь я по нем пройти, как по мосту, могу!» Секунда — и герой на левом берегу. Подняться не успел лесничий исполинов — Уж Янчи, из ножон заветный меч свой вынув, Клинок ему в хребет вогнал по рукоять. И умер великан. Теперь ему не встать У рубежа своей страны на карауле! В последний раз глаза громадные мигнули, Потом навеки в них затмился ясный свет, И наступила ночь, конца которой нет. Широкая волна хлестнула через тело, И синяя вода ручья побагровела… А Янчи-пастуха что ждало впереди? Удача иль беда? Узнаем! Погоди!

20

Стеной вокруг него сомкнулся лес зеленый. Шагая сквозь него, он видел, удивленный, Что в том лесу растут деревья до небес. Что это не простой, а великанский лес! До самых облаков деревья доходили И, прячась в облаках, незримы дальше были. Их листья разрослись на ветках до того, Что пол-листа на плащ хватило б для него. Такие комары то там, то сям мелькали, Что, будь они у нас, их спутали б с быками, И часто приходил на помощь Янчи меч: Он должен был мечом чудовищ этих сечь! А пчелы в том краю! А мухи! А вороны! У нас они малы, а там они огромны! Мой витязь увидал одну издалека, И то она была, как туча, велика! Ну, словом, путник наш всё осмотрел как надо. Вдруг встала перед ним гранитная громада И кровля вознеслась, рубинами горя Он был перед дворцом циклопьего царя. Не знаю, с чем сравнить его ворота можно! Боюсь, чтоб как-нибудь не выразиться ложно, Поэтому скажу, что царь и великан Не станет жить в избе, свой уважая сан! «Ну, что ж! — сказал пастух, всё оглядев снаружи. — Пожалуй, и внутри окажется не хуже Вид этого дворца! Войду в него теперь!..— Он смело отворил чудовищную дверь. — Ловушки не боюсь». (Был страх ему неведом!) Циклоп-король сидел в то время за обедом. Узнайте: что он ел? Рагу? Сосиски?.. Нет! Он скалы пожирал. Чудовищный обед! Когда пастух вошел в ужасное жилище, Ему язык свело от этой страшной пищи, Но ею пришлеца из человечьих стран Задумал угостить злорадный великан: «Уж если ты пришел, то пообедай с нами. Коль ты скалы не съешь, — тебя съедим мы сами, И скромный наш обед, и пресный и сухой. Сегодня сдобрим мы, незваный гость, тобой!» От речи короля другому б стало жутко! Жестокий тон ее не походил на шутку. Но у героя был бестрепетный язык. «Признаюсь, я к таким обедам не привык, Но всё же я готов! — спокойно отвечал он. — И только об одном прошу вас: для начала Поменьше положить на блюдо мне скалу». Проговоривши так, он смело сел к столу. Отрезав от скалы кусок пятифунтовый, Царь молвил: «Вот твоя галушка и готова! Как съешь ее, еще получишь две иль три. Да только разгрызай как следует, смотри!» «Ты будешь сам ее грызть в день своей кончины И все свои клыки тупые, дурачина, Обломишь об нее!» — воскликнул наш герой И в короля метнул отрезанной горой. Обломок этот в лоб так хлопнул великана, Что мозг его потек, как влага из стакана, И вышиб навсегда его свирепый дух. «Давай еще одну! — смеясь, сказал пастух.— Но, видимо, тебе галушки повредили!..» Над смертью короля циклопы приуныли, Прошибла их слеза от этакой беды. (Одна слезинка их равна ведру воды!) И старший великан, смущен подобной силой, Промолвил пастуху: «Ах, господин, помилуй! Коль нашего царя ты победил в борьбе, То мы хотим служить вассалами тебе!» «В том, что сказал наш брат, звучит и наша воля! — Заговорили все. — Сядь на пустом престоле И под руку свою нас всех принять изволь! Отныне, человек, ты будешь наш король!» «Быть вашим королем, — сказал он, — я согласен. Но я отправлюсь в путь, что долог и опасен, И ваш покину край, а вице-королем Кого-нибудь из вас пока оставлю в нем С тем, чтоб о всех делах подробно мне писал он. От вас же одного прошу, как от вассалов: Коль вы, не ровен час, мне будете нужны, То все вы в тот же миг со мною быть должны!» Тут золотой свисток из сумки вынул старший: «Мы выполним свой долг и твой приказ монарший! Лишь только свистнешь ты — и через пять минут, Где б ни был ты, король, мы будем тут как тут!» Когда он уходил, все пожелали счастья Ему в делах его. Как символ царской власти, Прилежно спрятал он свой золотой свисток И через темный лес пустился на восток.