Избранные произведения
Шрифт:
Через несколько минут мы остановились перед старым и темным домом.
— Войдем, — сказал Мендонса.
— Что это за улица? — спросил я.
— Как, вы не узнаете? Где вы забыли вашу голову?! Это же улица Гуарда-Велья.
— А-а!..
Старик постучал три раза; через несколько секунд дверь заскрипела на своих петлях и мы оказались в сыром и темном коридоре.
— Что ж ты свет не несешь? — спросил Мендонса кого-то невидимого.
— Поторопился.
— Ладно; запри дверь. Дайте мне руку, сеньор Амарал; здесь несколько
Я протянул ему руку.
— Что-то вы дрожите, — заметил капитан Мендонса.
Я и правда дрожал; в первый раз за все это время мелькнуло у меня подозрение, что этот якобы друг моего отца на самом деле какой-нибудь мошенник и что я попался в ловушку, как последний дурак.
Но отступать было поздно; малейшее проявление страха ухудшило бы дело. Поэтому я отвечал веселым голосом:
— А вы думаете, что можно не дрожать, входя в такой коридор, который, вы уж извините, словно ведет в самый ад?
— Вы почти угадали, — сказал капитан, увлекая меня вверх по лестнице.
— Почти?
— Да! Это не ад, это чистилище.
Я вздрогнул, услыхав такие слова; вся кровь прихлынула к сердцу, которое бешено забилось. Странная фигура капитана, странный дом, куда мы вошли, — все наполняло меня ужасом. К счастью, мы добрались наконец и вступили в комнату с газовым освещением и меблированную, как любая комната в обычном доме.
Полушутя и больше чтоб сохранить присутствие духа, я сказал с улыбкой:
— Ну что ж, чистилище имеет приятный вид: вместо кипящих котлов — диванчики.
— Мой драгоценный сеньор, — отозвался капитан, пристально глядя мне в глаза, что случилось впервые, ибо взгляд его всегда блуждал где-то, — мой драгоценный сеньор, если вы думаете таким способом вырвать у меня мою тайну, вы глубоко ошибаетесь. Я пригласил вас ужинать. На том и помиритесь.
Я ничего не ответил; слова капитана рассеяли мои подозрения, что он привел меня сюда с недоброй целью, но породили иные: я заподозрил, что капитан не в своем уме, и с этого момента каждая мелочь подтверждала мое новое открытие.
— Мальчик! — позвал капитан и, когда мальчик-негр появился, наказал ему: — Займись ужином; достань вино из ящика номер двадцать пять. Поспеши! Чтоб через четверть часа все было готово.
Слуга пошел исполнять приказание капитана, а последний, обернувшись ко мне, сказал:
— Присядьте и просмотрите какую-нибудь из этих книг. Я пойду переоденусь.
— Вы не вернетесь в театр? — спросил я.
— Нет.
Несколько минут спустя мы направились в столовую где-то в глубине дома. Ужин, стоящий на столе, был обилен и заманчив. В центре красовалось великолепное жаркое, поданное в холодном виде; а всякое печево, и сласти, и старое вино в бутылях дополняли трапезу капитана.
— Настоящий пир… — сказал я.
— Куда там!.. Пустяки!.. Обычный ужин!
У стола стояло три стула.
— Садитесь вот сюда, — сказал мне хозяин, указывая на средний, а сам садясь на тот, что был слева от меня. Я понял, что ожидается еще сотрапезник, но ничего не спросил. Да и не понадобилось спрашивать: через несколько секунд отворилась дверь напротив и из нее вышла девушка высокого роста и бледная лицом и, кивнув мне в знак приветствия, села на стул, стоящий справа от меня.
Я встал, и капитан представил меня своей дочери, которая звалась Аугуста.
Сознаюсь, присутствие девушки меня успокоило немного. Не только при мысли, что я не был более вынужден оставаться с глазу на глаз с таким странным человеком, как капитан Мендонса, но еще и потому, что присутствие молодой девушки в этом доме означало, что капитан если и был сумасшедший, как я подозревал, то был, по крайней мере, мирный сумасшедший.
Я постарался быть полюбезнее с моей соседкой, в то время как капитан разделывал рыбу с такой ловкостью и таким искусством, какие указывали на его глубокие познания по части яств и трапез.
— Мы должны подружиться, — сказал я Аугусте, — потому что наши отцы были друзьями.
Аугуста подняла на меня свои прекрасные зеленые глаза. Потом улыбнулась и опустила голову то ли от смущения, то ли из кокетства — я не разобрал. Я стал незаметно рассматривать ее. Красивая голова безупречной формы, правильный профиль, гладкая кожа, густые ресницы, а волосы — цвета золота, «сноп солнечных лучей», как говорят поэты.
А тем временем Мендонса закончил трудиться над рыбой и стал раскладывать ее по тарелкам. Аугуста молча играла ножом, может быть, затем, чтоб показать мне тонкость своих пальцев и округлость обнаженной по локоть руки.
— Что притихла, Аугуста? — спросил капитан, подвигая к ней тарелку с рыбой.
— Да нет, отец! Я грущу.
— Грустишь? С чего бы?
— Сама не знаю… Без причины.
Грусть без причины, в переводе на язык обычных понятий, зачастую означает скуку. Во всяком случае, я перевел слова девушки именно так и почувствовал себя уязвленным, к тому ж несправедливо. Чтоб развлечь девушку, я решил разрядить некоторую натянутость, царящую между нами троими. Я постарался не замечать поведения отца, которое казалось мне совершенно сумасбродным, и завел непринужденную беседу, словно бы находился среди старых друзей.
Аугусте, кажется, понравились мои речи; капитан тоже смеялся при случае как человек вполне разумный. А что до меня, то я был положительно в ударе и в голову мне то и дело приходили меткие изречения и остроумные шутки. Сын своего века, я отдал обильную дань каламбуру с такой легкостью, что заразил этой игрой и отца и дочь.
К концу ужина между нами воцарилось уже полное понимание.
— Хотите вернуться в театр? — спросил меня капитан.
— Ну вот еще! — отвечал я.
— Это значит, что вы предпочитаете наше общество, или вернее… общество Аугусты.