На предвоенного —Теперь, после войны —Я на себя гляжу со стороны…
СТОЛ
В сыром углу мой грозный столСтоит с надменностью монголаНа грузных тумбах, вросших в пол,На тумбах, выросших из пола.Я знаю, этот стол стоитВека — с невозмутимым видом,Суконной плесенью покрыт,Как пруд в цветенье ядовитом.С тех пор как хам за ним
сиделВремен Судейского Приказа,Он сам участник черных дел —Мой стол, пятнистый как проказа.Потел и крякал костолом.На стенах гасли блики зарев.За настороженным столомУказ вершили государев.Но в раззолоченный камзол,В глаза ханжи и богомола,Плевала кровью через столНеистребимая крамола!……………………Мой друг — эмпирик. Он не зол.Но вы представьте положенье —«На грузных тумбах — грозный стол» —Одно мое воображенье…Он вышел некогда из недрДревообделочного треста,Был скверно выкрашен под кедрИ скромно занял это место.Он существует восемь лет.Разбит. Чернилами измазан…Должно быть, так…Но я — поэтИ верить в это не обязан!
1934
ВСТУПЛЕНИЕ
Двор. Весна. Жую печенье.— Дай кусманчик!— Нет, не дам… —Тотчас — первое крещенье —Получаю по зубам.Удивляюсь.ВытираюПокрасневшую слюну.Замечаю тетю Раю,Подбежавшую к окну.Знаю — дома ждет расправа.Восклицаю громко: — Раз!.. —И стоящему направоПопадаю в левый глаз.Это помню. Дальше — туже.Из деталей — ни одной.Впрочем, нет: печенье — в луже,Тетя Рая надо мной…Летом — ссоры. Летом — игры.Летом — воздух голубей.Кошки прыгают как тигрыНа пугливых голубей.Разве есть на свете средствоОт простуды в январе?!..Начиналось наше детствоНа асфальтовом дворе.Рыжей крышей пламенелоИ в осенний дождь грибнойЛопухами зеленелоВозле ямы выгребной.
1935
ВЕСНА
МотоциклетПроспектом Газа,На повороте накренясь,В асфальт швыряет клочья газа,Узорной шиной метит грязь.Ему заранее открылиПроезд.И, взрывами несом,Он тарахтит.И плещут крыльяХолодных луж под колесом.Герой — в седле.Глаза — в стекле.Под ним, колеса в грязь вонзая,Брыкается мотоциклет,Вытягиваясь, как борзая.Мне в спорах вечно не везет,Но здесь,Переходя на прозу,Держу пари, что он везетБензином пахнущую розу!
1935
БЕСПРИДАННИЦА
Уезжает бесприданница.До конца держи фасон!Уезжает — не останется,Исчезает словно сон.Издалёка, окаянная,Неожиданно, как гром,Пишет письма покаянныеЛенинградцам четырем.Взбудоражить может мертвогоКоллективный тот привет.На квартире у четвертогоСобирается совет.И строчится, как условлено,Телеграмма в тот же час:«То, что любишь, — установлено.Телеграфь — кого из нас?»А наутро — поразительныйНам вручается ответ:«Буду завтра. ПриблизительноВ десять. Встретишь или нет?»— Не дождется нас негодница! —Каждый каждому сказал.И, конечно, все, как водится,Прибывают на вокзал.Нам опять, нам снова бедствовать!Мы подходим вчетвером:— Разрешите вас приветствоватьВ нашем городе сыром…
1935
ВАСИЛЬЕВСКИЙ ОСТРОВ
Без
труда припомнит всякий:Ночь, как дым, была белеса,И застыл старик Исакий —Исполин, лишенный веса.Кто-то первый песню начал,А вода была зеркальна, —До рассвета в ней маячилМост, взлетевший вертикально.Подхватив, запели хором,Взялись за руки, как дети,И пошли, минуя Форум,Позабыв про все на свете!Чью же ты припомнил паруГлаз — то дерзких, то молящих?Чью же ты припомнил паруКос и ленточек летящих?Как он горек и отраден,Ветер юности тревожный!Как он влажен и прохладен,Этот ветер осторожный!Ты стоишь, расправив плечи,Возмужалый ленинградец,На проспекте Первой ВстречиИ Последних Неурядиц.
1939
МАГНИТНАЯ БУРЯ
Бесшумная,Без ливня и без гула,На полчаса планету залучив,Она в полях травы не шелохнула,Не заслонила тучами лучи.Ей не сопутствовали яростные ветры.Магнитный шквал ветвей не разметал.Лишь на поверхности и вглубь — на километры —Затосковал разбуженный металл.Безумец тот, кто, с ней бороться силясь,Подальше уплывает от земли.Она пришла — и компасы взбесились,И в море заблудились корабли.Вот так и я: без грома и огней,Теряя курс, на гребни строчек лезу —Мое томленье по тебе сильнейТомления железа по железу.
1937
ЗАРЯ
Стеклянная заряНад нами пламенеет.Зачем я здесь?К чему терзаться зря?Ты вздрогнула,Твоя рука немеет,Лебедки выбирают якоря.Спокойствие!..Уже убрали сходни.Он машет нам —Высокий и прямой…Вернись,Чтоб я сумелПомеряться с тобой!Зачем я здесь?Как тяжко мне сегодня…Подумаешь,Великая заслуга, —Смотря воследБольшому кораблю,На старой пристаниСтоять с любимой друга,Любить ееИ не сказать «люблю».
1939
АЛЫЕ ПАРУСА
Стоял на высокой горе санаторий.Я жил и дышал в нем. А ты умирала.И Черное море, как черное горе,Дробясь об утесы, всю ночь бушевало.Я проклял судьбу, потерявшую совесть,Я моря не мерил, но горе измерил!И я прочитал тебе странную повесть,Которой, в отчаянье, сам не поверил.Но ты засыпала. Ты легкой и милой,Ты прежней улыбкой своей улыбалась,Такой, что мерцанье зари краснокрылойМне парусом алым на миг показалось.Когда же из рук твоих выпала книгаИ грянули зубы о грани стакана,Я бросился к морю. В нем не было брига.Была предрассветная дымка тумана.
1940
ОЛОВЯННЫЙ СОЛДАТИК
К игрушкам проникла печальная весть —Игрушки узнали о смерти.А было хозяину от роду шесть…Солдатик сказал им: «Не верьте!»«Вернется!» — сказал им солдатик. И вот —Совсем как боец настоящий —Которые сутки стоит он и ждет,Когда же придет разводящий?
1940
ОТЛИВ
Отлив от берега откатывает глыбы.Всплывает в раковинах глинистое дно.Глубоководные уходят в море рыбы.Струятся водоросли с ними заодно.О ветер странствия! Я вновь тобой опознан.Как водоросли нить, протянут за тобой.— Плыви! — командуешь. — Плыви, пока не поздно!Пока гремит торжественный отбой.Пока туман с размаху рвется в ноздри.Пока седой ползет отлива час.Пока колышутся в крови морские звезды,Беспомощно топорщась и лучась.
