Один сказал, что это бьетГвардейский миномет.Другой — что рявкают опятьКалибры двести пять.— Форты, наверно, говорят, —Поправил я ребят.А недобрившийся комбатСказал, что нас бомбят.Потом на воздух всей гурьбойМы вышли вчетверомИ услыхали над собойЧудесный майский гром.
1945
САД
Здесь каждая былинка и, сучокИсполнены военного значенья:Улитка тащит бронеколпачок;Ползут кроты по ходу сообщенья;Резиновым вращая хоботком,Что
мы в стихах отметим, как в приказе,Кузнечик под коричневым грибком,Как часовой, стоит в противогазе.И если сын попросит: — Расскажи! —Я расскажу, что вот — пока не сбиты, —Как «юнкерсы», пикируют стрижиИ комары звенят, как «мессершмитты».Что тянет провод желтый паучок,Что, как связист, он не лишен сноровкиИ что напрасно ночью светлячокНе соблюдает светомаскировки.
1945
ЦАРСКОСЕЛЬСКАЯ СТАТУЯ
«Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила…»Косоприцельным огнем бил из дворца пулемет.Мы, отступая последними, в пушкинском паркеДеву, под звяканье пуль, в землю успели, зарыть.Время настанет — придем. И безмолвно под липой столетнейДесять саперных лопат в рыхлую землю вонзим.«Чудо! Не сякнет вода, изливаясь из урны разбитой» —Льется, смывая следы крови, костров и копыт.
1943
III
ПОСЛЕ ВОЙНЫ
Я вас хочу предостеречьОт громких слов, от шумных встреч,Солдатам этого не надо.Они поймут без слов, со взгляда, —Снимать ли им котомку с плеч…
«Вы мне напомнили о том…»
И. Н. К.
Вы мне напомнили о том,Что человеку нужен дом,В котором ждут.Я сто дорог исколесил.Я молод был. И я спросил:— Быть может, тут?..Не поднимая головы,— Быть может, тут, — сказали вы, —Смеяться грех…Война… И тяжкий ратный труд.И кровь… Но дом, в котором ждут,Он был у всех.Я, как и все, в пути продрог.Он полон был таких тревог,Он так был крут…Стою с котомкой под окном.Открой мне двери, милый дом,В котором ждут.
1955
КОГДА-НИБУДЬ
В воскресный деньК воротам подъезжаетВместительный лазоревый автобус,Похожий на прогулочную яхту.Такие ходят лишь по воскресеньям…В него садятся женщиныВ косынкахИз легкого, как ветер, крепдешина,Мужчины в пиджаках и белых брюках,Девчонки, голенастые как цапли,И хорошо умытые подростки,Солидные, с платочками в карманах…Свершается воскресная прогулкаК местам боев.Езды не больше часа.Летят столбы,И загородный гравийПод шинами хрустит на поворотах…Меня сегодня тоже приглашали.Я отказался —Вежливо и твердо.Во мне укоренилось убежденье:Места боев — не место для прогулок.Пусть я не прав, —Я не хочу увидетьВ траншее, где погиб комбат Поболин,Консервный нож, пустую поллитровкуИ этикетку «Беломорканала».Пусть я не прав,Но я сочту кощунствомДевичий смех в разрушенной землянке,Где веером поставленные бревнаО многом говорят глазам солдата…Я знаю, что со мною на прогулкеЗдесь были бы трудящиеся люди,Хлебнувшие в войну немало горя,Товарищи, сограждане мои.Но мне не нужно камерной певицы,Воркующей с пластинки патефона,И разговор о солнечной погодеЯ не смогу достойно поддержать…Когда-нибудь я снова буду здесь.Не через год,Не через десять лет,А лишь почуяв приближенье смерти.Ни поезд,Ни лазоревый автобусПод Колпино меня не привезут.Приду пешкомВ метельный серый деньИ на пути, ни разу не присяду.Приду один.Как некогда. В блокаду.И дорогим могилам поклонюсь.
1952
БЫЛ ДО ВОЙНЫ У НАС АКТЕР
Был до войны у нас актер,Играл на выходах.Таких немало до сих порВ различных городах.Не всем же Щепкиными бытьИ потрясать сердца.Кому-то надо дверь открыть,Письмо подать,На стол накрыть,Изобразить гонца.Он был талантом не богат,Звезд с неба не хватал.Он сам пришел в военкомат,Повестки он не ждал.ВойныЖелезный реквизитИ угловат и тверд.Военный люд.Военный быт.Массовка — первый сорт!Под деревушкой Красный БорФашисты бьют в упор.Был до войны у нас актер(Фашисты бьют в упор…),Хоть не хватал он с неба звезд(Фашисты бьют в упор…),Но встал он первым в полный рост(Фашисты бьют в упор…).Таланты — это капитал,Их отправляют в тыл,А он героев не играл, —Что ж делать, — он им был.
1958
ПОГИБШЕМУ ДРУГУ
Прости меня за то, что я живу.Я тоже мог остаться в этом рву.Я тоже был от смерти на вершок.Тому свидетель — рваный мой мешок.Прости меня за то, что я хожу.Прости меня за то, что я гляжу.За то, что ты лежишь, а я дышу,Я у тебя прощения прошу…О дружбе тысяч говорим мы вслух,Но в дружбе тысяч есть и дружба двух.Не мудрено, что в горький тот денекИ среди тысяч был я одинок.Тайком я снял с твоей винтовки штык,К моей винтовке он уже привык.И верю я, что там, в далеком рву,Меня простят за то, что я живу.
1946
«Мне солдатские снились котомки…»
Анатолию Чивилихину
Мне солдатские снились котомки,И подшлемников серых кора,И свистящие змеи поземки,И гудящее пламя костра.Пулемет утомительно гукал.Где-то лошадь заржала в лесу.Я тяжелую руку баюкал,Как чужую, держал на весу.Лес был тих, насторожен, заснежен.Был закончен дневной переход.На подстилках из колких валежинОтдыхал измотавшийся взвод.Кто-то шуткой ответил на шутку,А потом занимался рассвет,И тугую скрутил самокруткуМне товарищ, которого нет.
1960
«Вот карточка. На ней мы сняты вместе…»
Вот карточка. На ней мы сняты вместе.Нас четверо. Троих уж нынче нет…Еще не вторглось в карточку известьеО том, что взвихрен, взорван белый свет.Еще наш город давней той пороюНа ней хранит покой и красоту.Еще стоят, смеются эти трое,Дурачатся на Троицком мосту…Ну что ж, ты жив. Но ты себя не мучай.Ты за собой не ведаешь вины.Ты знаешь сам, что это только случай.Слепая арифметика войны.Но как смириться с тем, что где-то в Бресте,Или в Смоленске, или где-нибудьПеред войной снимались люди вместе —И некому на карточку взглянуть?