Избранные стихи

Лифшиц Владимир Александрович

1942

КОЛПИНО

Я знаю Колпино в июле, И в сентябре, и в декабре. Среди домов блуждают пули, И мины рвутся во дворе. В цехах Ижорского завода Стоит ночная тишина. В конторке командира взвода Сидит усатый старшина. Пред ними плитка броневая На стол положена ребром. Под ней записка строевая На кальке писана пером. Они трудились тут и жили, Не разлучались никогда И на войну не уходили… Сама война пришла сюда. Я помню тусклый блеск лафета И ровный строй броневиков, Во мгле холодного рассвета В бой уходящих из цехов. И дом, что чудом не повален, И тот неторопливый шаг Работницы, среди развалин Ведущей девочку в очаг.

1942

УРОК

Обычный

класс. Доска, и шкаф, и стол. И, как всегда, стоит за партой парта. И, свежевымытый, сосною пахнет пол. И на доске потрепанная карта. Как зачарованный сегодня класс притих. Ведет наставница в извозчичьем тулупе Воспитанников колпинских своих Вслед за указкою — по знойной Гваделупе. Но вот звонок звенит над головой, И, заложив цветные промокашки, Выходят школьники, чтоб поиграть в пятнашки В двух километрах от передовой.

1943

БАЛЛАДА О СТАРОМ СЛЕСАРЕ

Когда, роняя инструмент, Он тихо на пол опустился, Все обернулись на момент, И ни один не удивился. Изголодавшихся людей Смерть удивить могла едва ли… Здесь так безмолвно умирали, Что все давно привыкли к ней. И вот он умер — старичок, — И молча врач над ним нагнулся. — Не реагирует зрачок, — Сказал он вслух, — и нету пульса… Сухое тельце отнесли Друзья в холодную конторку, Где окна снегом заросли И смотрят на реку Ижорку. Когда же, грянув как гроза, Снаряд сугробы к небу вскинул, Старик сперва открыл глаза, Потом ногой тихонько двинул, Потом, вздыхая и бранясь, Привстал на острые коленки, Поднялся, охнул и, держась То за перила, то за стенки, Под своды цеха своего Вошел — и над станком склонился. И все взглянули на него, И ни один не удивился.

1942

БАЛЛАДА О ЧЕРСТВОМ КУСКЕ

По безлюдным проспектам оглушительно звонко Громыхала — на дьявольской смеси — трехтонка. Леденистый брезент прикрывал ее кузов — Драгоценные тонны замечательных грузов. Молчаливый водитель, примерзший к баранке, Вез на фронт концентраты, хлеба вез он буханки, Вез он сало и масло, вез консервы и водку, И махорку он вез, проклиная погодку. Рядом с ним лейтенант прятал нос в рукавицу. Был он худ. Был похож на голодную птицу. И казалось ему, что водителя нету, Что забрел грузовик на другую планету. Вдруг навстречу лучам — синим, трепетным фарам Дом из мрака шагнул, покорежен пожаром. А сквозь эти лучи снег летел, как сквозь сито. Снег летел, как мука, — плавно, медленно, сыто… — Стоп! — сказал лейтенант. — Погодите, водитель. Я, — сказал лейтенант, — здешний все-таки житель, — И шофер осадил перед домом машину, И пронзительный ветер ворвался в кабину. И взбежал лейтенант по знакомым ступеням. И вошел. И сынишка прижался к коленям. Воробьиные ребрышки… бледные губки… Старичок семилетний в потрепанной шубке… — Как живешь, мальчуган? Отвечай без обмана!.. — И достал лейтенант свой паек из кармана. Хлеба черствый кусок дал он сыну: — Пожуй-ка, — И шагнул он туда, где дымила буржуйка. Там — поверх одеяла распухшие руки, — Там жену он увидел после долгой разлуки. Там, боясь разрыдаться, взял за бедные плечи И в глаза заглянул, что мерцали как свечи. Но не знал лейтенант семилетнего сына. Был мальчишка в отца — настоящий мужчина! И, когда замигал догоревший огарок, Маме в руку вложил он отцовский подарок. А когда лейтенант вновь садился в трехтонку, — Приезжай! — закричал ему мальчик вдогонку. И опять сквозь лучи снег летел, как сквозь сито. Снег летел, как мука, — плавно, медленно, сыто… Грузовик отмахал уже многие версты, Освещали ракеты неба черного купол. Тот же самый кусок — ненадкушенный, черствый Лейтенант в том же самом кармане нащупал. Потому что жена не могла быть иною И кусок этот снова ему подложила. Потому что была настоящей женою. Потому что ждала. Потому что любила. Грузовик по мостам проносился горбатым, И внимал лейтенант орудийным раскатам, И ворчал, что глаза снегом застит слепящим, Потому что солдатом он был настоящим.

1942

КРУЖКА

Все в ней — старой — побывало, Все лилось, друзья, сюда — И анисовая водка И болотная вода! Молоко, что покупали Мы с комроты пополам, Дикий мед, когда бродили Мы у немцев по тылам, И горячая, густая Кровь убитого коня, Что под станцией Батецкой Пьяным сделала меня!.. Вот уж год она со мною: То внизу — у ремешка, То у самого затылка — У заплечного мешка. А вчера в нее стучала, Словно крупный красный град, Замороженная клюква — Ленинградский виноград!.. Может быть, мои вещички Ты получишь в эти дни. Все выбрасывай! Но кружку Ты для сына сохрани. Ну, а если жив я буду И минувшие дела Помянуть мы соберемся Вкруг богатого стола, — Средь сияющих бокалов — Неприглядна и бедна — Пусть на скатерти камчатной Поприсутствует она, Пусть, в соседстве молодежи, Как ефрейтор-инвалид, Постоит себе в сторонке — На веселье поглядит…

1943

ПАРТИЗАН

Он стоит на лесной прогалинке, Неприметен и невысок. На ногах — самокатки валенки, Шапка — с лентой наискосок. Прислонясь к косолапой елочке, За спиною он чует лес. И глаза у него как щелочки, Пугачевский у них разрез. Под шатром ветвей, как у притолки, Он с заплечным стоит мешком, С автоматом немецкой выделки, С пистолетом за ремешком. И качается-расступается, И шумит молодой лесок, И заря над ним занимается Красной лентой — наискосок.

1944

ОГОНЬ

Осколком у Васьки убило коня. Сидит пригорюнясь казак у огня. На хрустком валежнике рыжий огонь Гарцует, как Васькин загубленный конь.

1944

РОЩА

По этой роще смерть бродила. Ее обуглила война. Тоскливым запахом тротила Она еще напоена. Безмолвно движутся обозы, И не до песен больше нам, Когда безрукие березы Плывут, плывут по сторонам.

1944

«В укрытье!»

«В укрытье!» «Прекратить работы!» — А лес горел. И по траншеям нашей роты Враг вел обстрел. У блиндажа, У самой дверцы, Взревел металл. Вошел бойцу Осколок в сердце И в нем застрял. Как прежде, Кружится планета. Как прежде, снег. Как прежде, Ждут кого-то где-то. Двадцатый век. Но вот — Латунный свет палаты, И в тишине Склонились белые халаты, Как при луне. И у хирурга на ладони Живой комок Все гонит, гонит, гонит, гонит Горячий ток. Спокоен был Хирург ученый. Он не спешил. Он ниткой тонкою, крученой Его зашил. Под маской прошептал: «Готово… Счастливый путь!..» И соскользнуло сердце снова С ладони — в грудь… Он жив! Он снова ходит где-то — Тот человек!.. Еще одна твоя примета, Двадцатый век.

1943

ПОЛЯРНАЯ ЗВЕЗДА

Средь ночи тронулась Ударная, И танки движутся, бряцая, А над плечом — звезда Полярная Горит, колеблясь и мерцая. Не весь металл, видать, расплавила, Когда, сверканье в волны сея, К отчизне долгожданной правила Крылатый парус Одиссея. С тех пор легенда перекроена: Забыла прялку Пенелопа И перевязывает воина На дне глубокого окопа… Средь ночи тронулась Ударная, И, нас на битву посылая, Взошла, взошла звезда Полярная, Холодным пламенем пылая! Своим лучом неиссякающим, Как луч ацетилена — белым, Она сопутствует шагающим И покровительствует смелым.

1944

«Мимо дымных застав…»

Мимо дымных застав Шел товарный состав И ревел на последнем своем перегоне, И, привыкший к боям, Заливался баян В полутемном, карболкой пропахшем вагоне. Там под песни и свист Спал усталый радист, Разметав на соломе разутые ноги, И ворочался он, Сквозь томительный сон Волоча за собой груз вчерашней тревоги. Он под грохот колес Околесицу нес И твердил, выводя весь вагон из терпенья: «Говорит Ленинград, Назовите квадрат, Назовите квадрат Своего нахожденья!..» Шел состав с ветерком, Дым летел кувырком, И щемило в груди от зеленой махорки. Я молчал, как сурок, И сырой ветерок Пробивался за ворот моей гимнастерки. А внизу скрежетал Разогретый металл. Было шумно в вагоне, и жарко, и тесно, А потом — темнота, И витала в ней та, Что еще далека и совсем неизвестна. То ли явь, то ли сон, Звезды шли колесом, И привык с той поры повторять каждый день я «Говорит Ленинград, Назовите квадрат, Назовите квадрат своего нахожденья!..»