Избранные труды о ценности, проценте и капитале (Капитал и процент т. 1, Основы теории ценности хозяйственных благ)
Шрифт:
Некоторые новые попытки принимают, однако, совершенно своеобразное направление. Две из них, на мой взгляд, довольно замечательны и заслуживают поэтому более подробного изложения. Одна из них, которая в своих основных положениях несколько напоминает собою теорию естественной производительности Тюрго и которую я поэтому назову «новейшей теорией естественной производительности», принадлежит американцу Генри Джорджу, другая, представляющая собою несколько видоизмененную теорию воздержания, — немцу Роберту Шелльвину.
Джордж789 развивает свою теорию процента в полемике против Бастиа и его пресловутого примера об отдаче в аренду рубанка. Плотник Жак изготовил себе рубанок, который он отдал на год в аренду другому плотнику, Гийому. Он не довольствуется
«И я склонен думать, что, если бы все богатство состояло из таких вещей, как рубанки, а все производство было бы таким, как плотническое дело, т. е. если бы богатство состояло лишь из инертного вещества земли, а производство из преобразования этого вещества в различные формы, процент был бы лишь грабежом промышленности и не мог бы долго существовать... Но не все блага одной природы с рубанками, досками или деньгами, и не всякое производство есть преобразование в другие формы инертного вещества земли. Если бы я сберегал деньги, я не имел бы прироста — это правда. Но предположите, что я сберегаю вино. К концу года я буду иметь возросшую ценность, ибо вино улучшится в качестве. Или предположим то, что я, в пригодном для этого месте, держу пчел; к концу года у меня будет больше роев, а к тому же и мед, который они накопят. Или предположим то, что я выгоняю в поле овец, свиней и крупный скот; к концу года я, в среднем, также буду иметь прирост. То, что дает прирост в этих случаях, есть нечто такое, что, хотя вообще и требует труда, чтобы быть утилизированным, но тем не менее есть нечто отличное и отдельное от труда, а именно — действительная сила природы, начало роста, воспроизведения, которым характеризуются все формы того таинственного явления или условия, которое мы называем жизнью. И мне кажется, что именно эта-то сила и есть причина процента или прироста свыше того, чем мы обязаны труду».
То обстоятельство, что и для использования воспроизводственных сил природы необходим труд и что поэтому, например, и продукт земледелия в известной степени является продуктом труда, не в состоянии уничтожить ту существенную разницу, которая, по мнению Джорджа, существует между различными видами производства. При тех видах производства, «которые заключаются только в изменении формы или места вещества, как, например, строгание досок или добывание каменного угля», исключительной причиной является труд. «Останавливается труд — останавливается и производство. Когда плотник бросает свой рубанок с заходом солнца, прирост ценности, который он создает при помощи своего рубанка, прекращается, пока он снова не начнет своей работы на следующее утро... Промежуточное время, поскольку это касается производства, могло бы даже не существовать. Течение дней, перемена времен года не представляют собою никакого элемента в производстве, которое зависит лишь от количества затраченного труда». В других же видах производства, которые «стараются использовать воспроизводственные силы природы», элементом является время. «Семя в земле всходит и растет даже тогда, когда земледелец спит или обрабатывает другие поля»790.
До сих пор Джордж объяснял, каким образом известные естественно размножающиеся виды капиталов приносят процент. Известно, однако, что все виды капиталов, даже естественно не размножающиеся, приносят таковой. Джордж объясняет это просто действием закона уравнения прибыли. «Никто не стал бы держать капитал в данной форме, если бы он мог превратить его в другую, более выгодную форму... И, таким образом, во всяком меновом круге способность к приросту, которую производительная или жизненная сила природы дает некоторым видам капитала, должна выравниваться между всеми видами его; и тот, кто ссужает или пускает в обмен деньги, рубанки, доски или платье, не лишается возможности получить такой же прирост, какой он имел бы в том случае, если бы ссужал или применял для воспроизводительных целей этот капитал в форме, способной к приросту».
Применим теперь сказанное к примеру Бастиа. Причина, почему Гийом в конце года должен возвратить Жаку больше, чем один такой же рубанок, заключается не в большей силе, сообщаемой отданным внаем рубанком, «ибо она не представляет собою элемента», а обусловливается элементами времени — разницей в один год между отдачей внаем и возвратом рубанка. Если мы ограничим исследование одним этим примером, «то мы не найдем в нем ничего такого, что указывало бы, каким образом должен действовать элемент времени, ибо рубанок в конце года имеет не большую ценность, чем в начале. Но возьмем вместо рубанка теленка, и нам станет вполне ясным, почему Гийом, чтобы поставить Жака в те же условия, в каких он находился бы, если бы не давал взаймы, должен был бы в конце года возвратить уже не теленка, а корову. Или предположим, что десять дней труда было затрачено на посев хлеба, и мы тотчас же заметим, что Жак не был бы вполне вознагражден, если бы в конце года он получил обратно только такое же количество хлеба, ибо в течение года засеянное зерно проросло бы, выросло и умножилось; точно так же, если бы рубанок был пущен в обмен, то он мог бы в продолжение года обернуться несколько раз, при каждом обмене принося прирост Жаку... В конечном счете выгода, которая создается течением времени, вытекает из творческой силы природы и из различий в силах природы и человека».
Эта теория обнаруживает очевидное сходство с теорией естественной производительности Тюрго. Обе они исходят из того отправного пункта, что некоторые виды благ обладают способностью производить прирост ценности, как даром природы, и обе показывают, что этот дар, под влиянием обмена и стремления хозяйствующего субъекта обращать свои капиталы на самое прибыльное предприятие, должен был бы искусственно распространиться на все виды благ. Они расходятся только в том, что Тюрго видит источник прироста ценности совершенно вне капитала, в приносящей ренту земле, между тем как Джордж ищет его внутри капитала, в некоторых естественно умножающихся видах благ.
Благодаря этому различию Джордж избегает наиболее существенного возражения, которое мы сделали Тюрго. Тюрго оставил невыясненным, почему уже за относительно низкую цену можно купить земельные участки, которые в конце концов приносят бесконечно большую ренту, и, благодаря этому, дать бесплодному капиталу преимущество постоянно существующей естественной производительности. У Джорджа, напротив, очевидно, что неумножающиеся блага обмениваются на умножающиеся в одинаковом отношении. В самом деле, последние могут, благодаря производству, быть произведены в любом количестве, и поэтому возможность увеличить их предложение не допускает того, чтобы за них получали бо льшую цену, чем за неумножающиеся блага, стоившие таких же издержек производства.
Зато теории Джорджа можно сделать два других и, как я полагаю, решающих упрека.
Во-первых, разделение отраслей производства на две группы, в одной из которых живые силы природы должны составлять особый элемент наряду с трудом, в другой же не должны, совершенно не выдерживает критики. Джордж повторяет здесь в несколько видоизмененной форме старую ошибку физиократов, которые так же признавали содействие природы в производстве одной только отрасли — земледелии. Естественные науки давно уже нам доказали, что содействие природы универсально. Все наше производство покоится на том, что мы умеем посредством применения сил природы придать непреходящей материи полезную форму. То обстоятельство, является ли сила природы, которой мы при этом пользуемся, органической или неорганической, механической или химической, совершенно не меняет отношения, в котором находится сила природы к нашему труду. Утверждение, будто в производстве при помощи рубанка «действующей причиной является один только труд», совершенно ненаучно; движение мускулов строгальщика приносило бы очень незначительную пользу, если бы ему не помогали естественные силы и свойства стального лезвия рубанка. И верно ли также утверждение, будто в силу характера строгания досок, как простого «изменения формы или места материи», природа ничего тут не в состоянии сделать без труда? Нельзя ли вставить рубанок в какую-либо автоматическую машину, которую приводят в движение силой воды и которая беспрерывно продолжает производить даже тогда, когда плотник спит? Неужели в производстве хлеба природа делает больше? И тем не менее содействие природы здесь является элементом, а там нет?
Во-вторых, Джордж сам не объясняет того первичного явления процента, при помощи которого он желает объяснить все остальные явления. Он говорит, что все виды благ должны приносить процент, так как их можно обменять на хлеб, скот или вино, а последние ведь приносят процент. Но почему же приносят процент эти последние?
Кому-либо из читателей может на первый взгляд показаться, как это, очевидно, казалось самому Джорджу, что это ясно само по себе. Очевидно, что десять пшеничных зерен, в которые обращается одно посеянное зерно, имеют большую ценность, чем посеянное зерно; и что выросшая корова имеет большую ценность, чем теленок, из которого она выросла. Нужно, однако, обратить внимание на следующее: десять пшеничных зерен выросли не просто из одного зерна; здесь принимали также участие деятельность почвы и известная затрата труда. А что десять пшеничных зерен имеют большую ценность, чем одно зерно + затраченные действия почвы + затраченный труд, уже, понятно, не очевидно. Так же мало очевидно и то, что корова имеет большую ценность, чем теленок + корм, который он съедает во время своего роста, + труд, которого требует присмотр за ним. А между тем только при таком условии может остаться процент, выпадающий на долю пшеничного зерна или теленка.