Изгнание ангелов
Шрифт:
Валерия, Штефан и Дамферсон поднялись наверх, чтобы уведомить медиумов о своем решении и проверить, не осталось ли где-нибудь документов, подтверждающих их пребывание в центре. По их расчетам, в это время Дженсон, которого заперли в подсобном помещении верхнего этажа, еще не должен был прийти в сознание.
Петер стоял и смотрел на причудливое нагромождение вещей, потом он опустился на колени и вынул из кучи документ, написанный рукой Марка Дестреля. Когда Петер прочитал его, у него возникло ощущение, что он узнает эти строки, но почему-то это не доставило ему удовольствия. Он был сыт всем этим по горло. Усталым жестом он бросил листок в общую кучу. Освобождая шкафы, он подумывал оставить себе пару страниц на память. Но о чем хорошем напомнит ему этот сувенир? Нужно забыть о прошлом – перевернуть страницу, а еще лучше – сжечь ее.
Роясь в кармане в поисках зажигалки, которую ему одолжил Дамферсон, Петер думал о том, что жизнь действительно странная штука. Человек, спасший эти документы из огня двадцать лет назад, теперь собирается их уничтожить. Петер подумал, что получил бы садистское удовольствие, если бы Дженсон присутствовал при сожжении своих сокровищ. Профессор, без сомнения, с ума сходил бы от ярости, глядя, как единственный шанс проникнуть в тайну Дестрелей превращается в дым. Заставив Дженсона пережить это, Петер отчасти отомстил бы ему за Гасснера и Дестрелей. Ну, и за Валерию тоже.
Он наклонился и, щелкнув зажигалкой, поджег выступающие из кучи страницы, которые тут же вспыхнули. Огонь распространялся, и его черные границы ширились, пожирая слова, не оставляя после себя ничего, кроме пепла. Пламя набирало силу, переходило на соседние страницы, лизало каркасы компьютеров, отчего пластик чернел и плавился. Скоро комната наполнилась густым дымом. Петер подошел к пульту управления системой кондиционеров и включил режим всасывания воздуха на полную мощность. Через несколько минут комната должна была превратиться в настоящую печь. Пламя уже успело распространиться, превращая груды вещей в один пылающий костер. Стопки документов занимались одна за другой. Температура в комнате стремительно повышалась, но не только по этой причине лоб Петера покрылся капельками пота. Он отступил, спасаясь от жара. Знал, что долго здесь оставаться не сможет. Он – последний, кто видит эти ценнейшие документы. Больше никто и никогда их не прочитает…
Когда что-то кончалось или проходило безвозвратно, он всегда чувствовал определенный душевный дискомфорт, граничащий со страданием. Может, потому, что в такие минуты он осознавал свое бессилие перед лицом неминуемого. В этом они с Гасснером были похожи. Однако странное дело: когда языки пламени поднялись почти до потолка, Петер вдруг понял, что больше не ощущает его присутствия.
– О чем ты думаешь?
Петер вздрогнул от неожиданности. Штефан стоял на пороге и смотрел на друга. Силуэт Петера четко обрисовывался на фоне пламени. На потолке под воздействием высокой температуры лопнул первый светильник.
– Я спустился посмотреть, не нужна ли тебе помощь, – продолжал Штефан. – Если я мешаю, я пойду.
– Нет, останься. Я не слышал, как ты пришел. Я задумался.
– Честно говоря, нам всем есть о чем подумать.
Он кашлянул: дым, несмотря на работу кондиционеров, почти полностью заполонил комнату.
– Будет лучше, если мы уберемся отсюда, – сказал Штефан.
Петер кивнул. Он бросил прощальный взгляд на пожираемые пламенем документы и прошел к двери. Там он привел в движение замок бронированной двери. Медленно огромная металлическая дверь стала закрываться. Последние зазоры между дверью и дверной коробкой исчезали, скрывая красноватые отсветы огня. Внутри комнаты от жара лопалось стекло, с ужасающим скрежетом скручивалось железо. С потолка одна за одной падали наполовину оплавленные отделочные плиты.
Однако в ту самую секунду, когда дверь окончательно захлопнулась, в коридоре стало очень тихо.
Штефан и Петер немного постояли, не произнося ни слова. Главную свою задачу они выполнили, но сейчас Петеру не хотелось об этом думать. Впереди их ждало много дел.
– Что скажешь о состоянии Валерии? – спросил он.
– Думаю, для нее это были ужасные дни. Но, на мой взгляд, она выглядит неплохо.
Петер кивнул. Он полностью разделял мнение друга. Теперь пришла очередь спрашивать Штефану:
– Как думаешь, ей удастся забыть то, что с ней тут случилось? Этот вопрос удивил Петера.
– Честно говоря, не знаю, – сказал он. – Не думаю, что такое забудется. Придется учиться жить с этими воспоминаниями.
В ответе была своя логика, но Штефана он не удовлетворил. Ему хотелось услышать совсем другое. Ведь от этого зависело многое.
– Идем, – сказал он. – Пора смываться отсюда!
Глава 38
Если верить карте, оставалось не больше тридцати километров до места, указанного Дамферсоном. Тот предупредил друзей: в доме уже много лет никто не живет, поэтому он не в очень хорошем состоянии, но зато находится в богом забытой дыре штата Мэн, меньше чем в ста километрах от канадской границы. Это было идеальное место для того, чтобы переждать, пока будут отозваны заявки о розыске, а Саймон получит документы, удостоверяющие личность.
Старый «бьюик» невозмутимо катился по лесистой местности, преодолевая все более крутые подъемы. За рулем сидел Штефан. Девственные пейзажи и вновь обретенная свобода усиливали впечатление, будто перед ними открылся новый мир, чистый и прекрасный. Они отправились в путь два часа назад, стремясь как можно скорее уехать из центра. Однако сами собой вспоминались тускло освещенные коридоры и тесные комнаты, попадая в которые человек не мог отделаться от впечатления, что оказался в стерилизованном пластиковом контейнере фирмы Tupperware. Ни красивые ландшафты, ни прекрасная погода не могли помочь забыть о месте, из которого им удалось бежать.
На заднем сиденье, положив голову на куртку Петера, спала Валерия. Слева от нее сидел Саймон и смотрел в окно с жадностью ребенка, впервые выехавшего за пределы родного дома. Немного опустив стекло, он вдыхал аромат нагретого утренним солнцем леса. Он больше пяти лет не выходил из центра. Ему приходилось щуриться, потому что глаза отвыкли от яркого света, и все-таки он старался не закрывать их ни на секунду. Он радовался всему, что видел. Не осмеливался поверить в происходящее. Время от времени он проводил рукой по брюкам из обычной коричневой хлопчатобумажной ткани, которые, после обязательных к ношению в центре туник, казались ему праздничным одеянием.
Примерно по прошествии года своего затворничества в центре Саймон стал терять ощущение времени. Искусственный ритм жизни и отсутствие ориентиров сделали свое дело. Другие медиумы, которым время от времени разрешалось покидать центр, рассказывали ему, что нового происходит в мире, но понемногу он уверил себя, что уже никогда не выйдет на свободу. Близких родственников у него не было, в этой стране он никого не знал, поэтому нечего было надеяться, что кто-нибудь обеспокоится его отсутствием и подаст в розыск. Помощи ждать было неоткуда, поэтому он годами жил, как настоящая лабораторная крыса. Саймон стал заложником своего дара, которым пользовался Дженсон, чередуя пустые обещания и угрозы физической расправы, осуществление которых часто снилось медиуму в кошмарах.