Изгнание
Шрифт:
И вот так всегда. Анна занимается тысячью никому не нужных мелочей, а самое существенное упускает. Она так невероятно добросовестна, что всегда чувствуешь себя перед ней набедокурившим школьником, но, чуть дело коснется чего-нибудь важного, она пасует. Не будь она такой безголовой, она понимала бы, что для писателя самое важное - этот скромный инструмент. Ему ведь немного нужно. Но нет, она тратит часы, дни, недели на своих нелепых Перейро и на честолюбивую затею с радиопередачей "Персов", а урвать полчаса или час, чтобы отнести в ремонт пишущую машинку и взять ее оттуда, - на это ее уже не хватает.
Он искренне взбешен. "И после этого не лезь в бутылку, не огрызайся как пес", - нарочито грубыми словами думает он, отводя
Стучат. Зепп испуганно садится в постели. Кто это может быть? Открыть? Но кто бы ни пришел, это лучше, чем оставаться в одиночестве. Он встает, вздыхая, потея, пошатываясь, тяжело дыша, с воспаленным лицом, с мутными глазами; из носа у него течет, вид у него малопредставительный.
В дверях - Эрна Редлих. Она удивлена, что Зепп открывает ей сам, дрожа от холода, в пижаме, одна штанина высоко завернулась.
– Я никак не думала, что вы один, - говорит она.
– Это и трудно было предположить, - сердито отвечает Зепп, довольный, что теперь у него все основания негодовать на Анну. Он впускает Эрну и снова забирается в постель. Оказывается, Эрна принесла ему корректуру статьи, не очень срочной, но все же лучше, если она пойдет завтра или послезавтра, а в таком виде статья, по ее мнению, появиться не может.
– Кроме того, - улыбаясь, говорит она, - я хотела узнать, как вы себя чувствуете.
На жену свою Зепп сердит, зато очень благодарен Эрне. Они тотчас же берутся за работу, выправляют статью, Эрна очень старательна, и он весело говорит, что с ней легко и приятно работается. Но вот работа кончена, Эрна собирается уходить. Он удерживает ее. В таком состоянии, говорит Эрна, вредно принимать гостей и болтать. Но он просит ее так настойчиво, что у нее не хватает духу отказать. Она остается. Потом она еще несколько раз порывается уйти, но он умоляет ее разделить с ним его одиночество. Он не будет разговаривать, он закроет глаза, пусть она тоже молчит, если считает это более разумным, но пусть остается. Противно лежать в этой противной комнате, в чужом городе, больным и одиноким, а тут еще этот фонарь заглядывает в окно.
Так проходит время, и неожиданно рано, уже около одиннадцати, является Анна. Она поспешила вернуться. Ее погнала домой не только тревога о Зеппе, но и приятная новость, которую ей хотелось возможно скорее сообщить ему: все в порядке, договор с дирекцией радиовещания, можно сказать, заключен, и теперь дождем посыплются к ним деньги и почести.
Но у Зеппа - Эрна Редлих, и Анна, собиравшаяся уже выпалить свою радостную новость, останавливается на полуслове. Ей удается овладеть собой. Зепп пытается объяснить присутствие Эрны; он рассказывает все как есть. Фрейлейн Редлих любезно принесла оттиск срочной статьи, и, так как он не хотел остаться один, он упросил ее дождаться Анны. Он говорит все это довольно брюзгливо, чувствуя раздражение против Анны; ему досадно, что милая Эрна безвинно попала в двусмысленное, положение.
Анна холодно выслушивает его объяснения, она по-прежнему держит себя в руках. Но она очень суха. Пять минут натянутой беседы - и Эрна прощается.
– Не проводишь ли ты фрейлейн Редлих до лифта?
– спрашивает Зепп необычным для него наставительным тоном.
Анна, не говоря ни слова, повинуется, хотя Эрна протестует: лифт она и сама найдет.
Анна возвращается. Она еще в вечернем платье и выглядит очень хорошо. Она молодчина, это отмечает, несмотря на
Он лежит и угрюмо молчит.
– Ну вот, значит, ты по крайней мере не был один, - минуту спустя констатирует Анна.
– Да, - откликается Траутвейн, глядя на нее недобрым взглядом.
– Это было очень удачно, - прибавляет он.
– Кстати, договор с дирекцией радио заключен, - говорит Анна.
Иначе рисовалась ей эта минута. Она так радовалась, представляя себе, как сообщит ему эту новость с сияющим видом и он, в свою очередь, просияет и похвалит ее за настойчивость. А вот чем кончилось. Она нисколько не ревнует к этому маленькому малоинтересному созданию, но все в ней кипит при мысли, что эта жалкая Эрна и глупая нескладность Зеппа испортила ей и ему одну из лучших минут их жизни. Она торопилась к нему с радостной вестью, а теперь - так уж получилось - она просто бросила ему эти слова: "Кстати, договор с дирекцией радио заключен". Нет, иначе представляла она себе эту минуту.
– Вот как?
– ответил Зепп.
– Тогда тебе, собственно, незачем было идти к Перейро.
Это злое упрямство, эта нарочитая безмерная обида доконали ее. Зачем он это сказал? Ведь только для того, чтобы причинить ей боль. Она всю свою жизнь мучилась ради него. Все, что она проделала за эти два года, было только ради него. И вот благодарность.
Она говорит себе: "Зепп болен. Он чувствует себя в долгу передо мной. Поэтому и наступает. Я добилась передачи "Персов", я приношу ему такую новость и вдруг застаю здесь эту особу. Конечно, он чувствует себя виноватым. Он, должно быть, говорит себе: она из кожи лезет вон ради меня, а я тут развлекаюсь с девчонкой. Он просто неуклюж, он всегда говорит первое, что придет в голову, не считаясь с тем, как его слова подействуют на другого. Он хотел сделать мне больно, но, вероятно, лишь в ту минуту, когда произносил эти слова, а теперь, конечно, уже раскаивается. Он не виноват, что сделал мне больно. Жизнь в эмиграции делает человека слишком ранимым. Не надо сейчас же распускаться. Не надо выходить из себя. Зепп болен. Я дам ему еще какое-нибудь потогонное и не буду думать ни о чем, кроме его гриппа. Он глупый, избалованный мальчик, но он - мой мальчик, и не надо сердиться на пего за то, что он, больной, делает глупости".
И она не говорит ни слова. Молча раздевается, заботливо убирает в шкаф вечернее платье - ему еще придется немало послужить, - дает Зеппу аспирин.
Зепп между тем спохватывается, что ответил ей грубо, глупо, зло, бессердечно, и очень раскаивается. Он ждет, что она скажет ему. Он решает быть великодушным. Чем грубее Анна будет упрекать его за неуклюжесть, тем вежливее он извинится, постарается загладить свою вину. Но Анна ни в чем не упрекает его. Она молчит, она переодевается, она дает ему аспирин. Затем приготовляет свежие простыни и свежую ночную сорочку, чтобы вовремя переменить белье, когда он пропотеет.
Она, значит, не желает с ним объясниться. Ей хочется, чтобы он терзался сознанием своей вины. Ей приятно, что он не прав, приятно его унизить. Сначала она оставляет его одного, а когда он, возмущенный, начинает злиться и отвечает ей не особенно вежливо, она разыгрывает из себя этакую тетушку, молча восседающую на диване, как воплощение оскорбленного достоинства. Нет, если Анна так поступает, то и он умеет быть упрямым. Не ему делать первый шаг. В конце концов он болен, у него жар, и она не имеет права ухудшать его состояние. И машинку она тоже не починила. И все это из-за проклятого, дурацкого радио.