Изгнанница
Шрифт:
После завтрака нас сразу вывели на прогулку. Мы надели длинные плащи, плотные шляпки с завязками, больше похожие на какие-то чепчики. Как только мы вышли из флигеля и перешли через дорогу, я обратилась к воспитательнице:
— Госпожа Тереол, могу я вернуться и пойти в библиотеку? Я забыла прочитать…
Тут я замолчала — врать мне было неприятно. Воспитательница посмотрела на меня очень недовольно.
— О чем же ты раньше думала? Почему не отпросилась сразу, Альрим?
— Я не знаю, я забыла…
Мой голос дрожал, руки тоже, я спрятала их в широкие рукава плаща, чтобы ничего не заметили. Было очень стыдно говорить неправду, я ведь ничего не
— Стойте тут, я переведу ее через дорогу.
Площадь была пуста — ни единого экипажа. Но все-таки госпожа Тереол перевела меня, оглядываясь на оставленных девочек.
— Иди, — холодно сказала она мне. — К обеду ты должна спуститься, иначе будешь наказана.
И она поспешила обратно, на бульвар. Я пошла в сторону нашего флигеля, затем, когда угол Театра закрыл меня от воспитательницы и девочек, обогнула флигель и оказалась за Театром. А дальше перешла небольшую улочку и побежала. Куда идти, я помнила очень хорошо. У меня не было часов, поэтому я просто старалась бежать как можно быстрее, чтобы успеть наверняка. Я знала, что сейчас не больше девяти часов утра. Значит, у меня — три часа свободного, украденного времени. Когда я добежала до площади, от которой уже было совсем близко до маминого дома, то посмотрела на часы наверху ратуши. Мы с мамой всегда специально ждали, чтобы они начали бить. Часы были просто огромные, а когда они били, над ними открывалась дверка, и плавно выдвигались деревянные фигурки в военной форме. Играл марш, фигурки одна за другой показывались в окошечке, затем дверка закрывалась. Я услышала звон часов, но не стала останавливаться, только посмотрела, как открывается дверка, появляются фигурки, как всегда под марш. Странно, одну из них я раньше не видела — когда маршевая музыка ненадолго перешла в мелодичный перелив, появилась закутанная в плащ фигурка, с опущенной головой и с косой в руке. Я не стала смотреть дальше, итак потеряла тут десяток лишних секунд. Сейчас часы пробили девять с четвертью. Я обрадовалась, что у меня в запасе столько времени. Когда мы шли с мамой, то получалось медленнее, потому что мы никогда не спешили, иногда отдыхали на лавочках, и дорога у нас длилась почти час.
Вот и наш дом. Я потянула на себя тяжелую дверь. Поднялась по стертым ступеням темной узкой лестницы. Изо всех сил постучала в нашу дверь. Никто не отозвался. Я долго колотила по двери, звала… Но все было бесполезно — в комнате стояла все та же тишина. Я приложила ухо к щели между дверью и стеной, стараясь услышать хоть какое-то движение, шорох… Сбоку раздался скрип — я вздрогнула и так резко обернулась, что чуть не упала. Открылась соседняя дверь, и вышла женщина, одетая немного неряшливо, с волосами, забранными назад, но несколько прядей выбились из прически.
— Ты — дочка госпожи Альрим? — спросила она, отряхивая муку с передника.
— Да, а вы не знаете, где она?
— В больницу забрали, еще три дня назад. Хозяйка к ней за деньгами пришла, а та и не встает. Ну, она послала слугу из соседней лавки, а уж те, из больницы, прислали повозку, уж не знаю, взяли деньги за это, или нет, надо думать, взяли… Вот так… Ты сходи, может, успеешь еще… — она вдруг посмотрела на меня как-то жалостливо. Этот жалеющий взгляд меня испугал до озноба — раз она меня жалеет, значит, все совсем плохо.
— Я пойду, но скажите, пожалуйста, где это.
— А тут, совсем недалеко. По нашей улице дальше пройдешь, потом в переулок. Там уже спросишь, все знают. Иди, иди, может, не поздно еще.
Я не поняла, что все-таки значит не поздно — ведь сейчас еще утро. Но решила не терять время на расспросы, сделала книксен и побежала вниз.
Больницу я нашла легко, она, в самом деле, была близко. На первом этаже около дверей сидела привратница. Она вязала какое-то полотно из скучных серых и коричневых ниток. Привратница равнодушно поглядела на меня и снова опустила глаза к работе.
— Простите, вы не скажете, как узнать, где здесь можно найти госпожу Альрим? Это моя мама, ее положили в больницу три дня назад.
— Чем болеет? — безразлично спросила привратница, не глядя на меня.
— Я не знаю… Она кашляла, и, наверно, у нее был жар…
— На третьем этаже спроси, — буркнула вязальщица, все так же не поднимая головы.
Ступеньки на лестнице были с выщерблинами, стены выкрашены бледно — зеленой безжизненной краской. В коридоре на третьем этаже взад — вперед ходили какие-то люди. Тут были и посетители, навещающие больных, и те больные, которые уже выздоравливали. Иногда проходили врачи — у них были длинные, потертые сюртуки, и сестры милосердия в темно — коричневых платьях и такого же цвета фартуках из грубой материи.
Одна из этих женщин — она спешила куда-то — остановилась около меня, заметив, что я растерянно стою почти посередине коридора и не знаю, что мне делать. Она спросила, кого я ищу, и потом показала мне, куда пойти. Я прошла дальше по коридору и открыла дверь в одну из больничных комнат. Там в два ряда стояло десять кроватей. На них были серые или черные одеяла. Около каждой кровати стояла низенькая тумбочка, а на тумбочках — стаканы с водой, лекарства, у некоторых лежали теплые шарфы, яблоки, газеты или книги.
Я никак не могла найти кровать, где лежала моя мама — все лица казались осунувшимися, несчастными и незнакомыми.
— Растанна, — послышался шепот, тихий — тихий, как будто шелестели осенние листья. Я узнала маму — она была такой же бледной, как все здесь, и совсем исхудавшей. Я быстро подошла к ней, стараясь не задеть ничью постель, и села на край кровати.
— Как ты меня нашла? — так же еле слышно спросила она.
— Ты не пришла за мной вчера, тогда я пошла сама к нам, а соседка сказала, что ты в больнице.
Больше всего я боялась, что сейчас мама станет меня ругать за то, что я ушла из училища без спроса. Мама никогда не спускала непослушания и своеволия. Но сейчас она смотрела на меня только с жалостью и печалью, без малейшего укора или гнева. Я взяла ее за руку — она отозвалась на это слабым движением. Казалось, у нее совсем нет сил. Маме тяжело было говорить, и голос звучал еле слышно.
— Возьми ключ от дома, он в ящике. Там, под подушкой, письмо. Прочти… Я боялась, что уже не увижу тебя, а мне нужно было сказать… Я не дописала, не было сил…
Я погладила мамину руку, стараясь успокоить ее.
— Может быть, тебе дать лекарство? Или воды?
— Нет, ничего не надо. Сестры заботятся очень хорошо…
Мама замолчала и прикрыла глаза. Я выдвинула верхний ящик тумбочки — там действительно лежал знакомый ключ от маминой комнаты. Я положила его в карман платья. К нам подошла одна из сестер и сказала мне:
— Вам нужно идти, больная должна уснуть. Придете после. Ну, идите же.
Мама открыла глаза и шевельнула рукой, как будто она хотела то ли приободрить, то ли погладить меня. Я поцеловала мамину ладонь, потом лоб. Было ужасно жаль ее и хотелось плакать. Мама закрыла глаза и, казалось, уснула… Я тихонько отпустила ее руку и вышла из палаты.