Изгой
Шрифт:
– Жалование выдавать начали медью, а подати в казну собирать серебром. И делалось это по предложению боярина Федора Ртищева, а в «подметных листах», что разошлись по всей Москве, обвиняли в корысти еще боярина Илью Милославского, царского тестя. А так как отчеканенные медные деньги были не обеспечены…
– А разве деньги нужно чем-то обеспечивать?
Иван Сирко выгнул бровь в показном удивлении, и Юрий поспешил с разъяснениями:
– Так из пуда меди можно начеканить столько копеек, сколько этот самый пуд меди и стоит. Не больше – иначе великий соблазн станет для фальшивомонетчиков. Как не крути, но только потом
– Маржа?
Вот тут Сирко искренне удивился, и внимательно посмотрел на Галицкого. Юрий развел руками:
– Это прибыль, батько. Разница между себестоимостью товара и его ценой. В себестоимость входят все расходы на изготовление товара – материал, труд работника, пошлины, которыми этот товар облагают, подати. А цена позволяет получить маржу…
– Знаю, просто ты слово незнакомое сказал, княже…
Рука с вилкой застыла в воздухе – Юрий не донес кусочек мяса до рта, замерев в несказанном удивлении. Но справился с нахлынувшим волнением, кое-как прожевал кусок.
Сирко смотрел на него с усмешкой в глазах.
– С веками выродилось наследство короля Даниила, еще дед твой родословец свой мне отдал. А с чего бы его просто так писарем ставить?! Вот, посмотри на свое «древо», князь, знать будешь, – атаман с усмешкой на губах протянул Юрию свиток.
Галицкий убрал от себя всю посуду, смахнул ладонью крошки, не заметив, как одобрительно кивнул атаман, и развернул бумагу. Взглянул – действительно семейное «древо», видывал он такие, некоторые богатеи из России и Украины подобные на свои рода составляли, заплатив историкам в архивах сумасшедшие деньги.
Посмотрел на «корень» – князь Роман Галицкий, а выше его сын – король Даниил, потом Лев с Мстиславом. Дальше сыновья, внуки, правнук и жены с детьми их указаны. И все – пресекся род. Только «веточка» в сторону пошла – очень длинная, двенадцать поколений насчитал. А вот «побегов» в стороны практически нет – вымирали Галицкие, едва один из сыновей выживал и оставлял столь же нежизнеспособное потомство.
– Мы еще с Зиновием давно рядили, что с вами делать, – Сирко посмотрел на удивленное лицо Юрия и пояснил:
– С гетманом Богданом Хмельницким, князь. С одной стороны хорошо ляхам такой гвоздь в задницу забить, особенно по завещанию последнего в роду короля, который обвиняет поляков и Литву в убийстве. Но с другой, ты уж прости на честном слове – из выродившихся Галицких короли, как из коровьих «лепех» доспехи. Вроде и тяжелые будут, если много наложить, но ни сталь клинка, ни пулю держать не смогут.
Юрий промолчал – крыть в ответ было нечем. Он припомнил, с каким презрением отозвался тот же Смалец о настоящем «бурсаке». Да и чего говорить – память тут же услужливо показала, какой была его собственная жизнь в дальнем прошлом-будущем – как в поговорке переделанной – природа на потомках отдыхает!
– А вот ты непонятный, необычный. К тому же Юрием Львовичем нареченный – таких совпадений не бывает, на то воля Господа Бога нужна! Потому Смалец и удивился несказанно с первого дня – пришел с одним человеком в монастырь, а вместо него появился другой.
Кошевой атаман усмехнулся – Юрий с трудом выдержал тяжелый взгляд
А Сирко заговорил дальше:
– «Бурсака» мы хорошо знали – никчемный он совсем, юродивый – а ты иное дело. И крови Галицких, в том нет сомнений, а потому почесть тебя за самозванца права не имею, пока рассказ твой не выслушаю. Но вначале вопрос тебе один задать хочу – с того дня, когда ты со Смальцом встретился, изменилось твое отношение к добру и злу? Осознал ли ты что это такое, и как теперь понимаешь?!
Юрий опустил глаза, не выдержав пронзительного взгляда старого «характерника», что пылающим клинком впился в него. Все банальные слова, что хотел сказать, исчезли, и, поджав губы, ответил честно – лгать не было смысла, да и опасно.
– Этот вопрос задавал однажды человеку, с которым имел когда-то разговор. Он мне так ответил. Добро есть набить морду соседу, разложить и изнасиловать его жену, отобрать имущество. А зло, это когда твой сосед делает все это, но только уже с тобою!
Сирко усмехнулся, горящий взгляд атамана погас. Затем он негромко, но с одобрением произнес:
– Это две разные стороны добра и зла – главное, понять, на которой ты находишься. И кто твои друзья и враги. Ты, похоже, это понял, и не тыкаешься теперь как слепой телок в поиске коровьего вымени. Так что рассказывай свою историю, а я ее послушаю. Попробую отделить зерна от плевел и понять, что с тобой делать.
– Повесть о моей жизни невероятная, батька, чтобы в нее любой здравомыслящий человек мог поверить!
– Считай меня тем, кто готов поверить в то, чего быть не может. И рассказывай все, что на душе лежит, как на исповеди. И не торопись – времени у нас много, буду слушать твой рассказ внимательно. И лишь потом судить да рядить буду, как с тобой поступить.
– Тогда выслушай меня, атаман…
Юрий задумался на минуту, мучительно размышляя с чего ему начать свой рассказ. И решил рубануть сразу:
– Все дело в том, что появился я на свет в 1992 году от Рождества Христова, в том самом будущем, что еще не скоро наступит…
Глава 7
– Это хорошо, что ты ничего толком не помнишь, что происходило, – у атамана потемнело лицо во время долгого монолога Юрия, он только несколько раз спрашивал и уточнял. Да курил люльку, окутавшись клубами густого табачного дыма, о чем-то напряженно размышляя.
– Почему, батька?
– Да потому что писать будешь свою книгу, а не переписывать страницы чужой, которые ты толком не знаешь! И не будешь стремиться воссоздать подобие уже пройденного и прожитого!
Иван Сирко взглянул на Галицкого – глаза атамана почернели, а горделивая осанка с широко развернутыми плечами чуть ссутулились, будто от неимоверной тяжести взвалившейся на пожилого человека.
– Я знаю, что ты сказал правду, ведаю, что не безумный, хотя любой другой тебя за такового примет. Вот только более никому не вздумай о том говорить, даже под пытками, ибо после сказанных слов еще горшие муки примешь. Даже на исповеди батюшке, которому доверие испытывать будешь – никогда не признавайся! Никогда! Иначе… Лютую смерть в костре примешь!