Изгой
Шрифт:
– А то и верно, – отозвался Юрий и перекрестился вслед за Григорием. В «православном лыцарстве» веры придерживались так же строго, как дисциплины в походе.
Последняя вообще была железной – за пьянство могли казнить сразу, за изнасилование бывшей христианской рабыни тоже следовала смерть, а про сон на карауле или трусость в бою и говорить не приходится – наказание полагалось самое беспощадное. Воля атамана в походе закон – неподчинение приказу или невыполнение являлись преступлением, караемое без всякой жалости, прямо на месте.
Юрий знал про это раньше из обстоятельных рассказов
Та казачья вольница, которая представала перед его глазами, исчезла, замененная военной организацией, где сотни сводились куренями, а полки именовались загонами. Да, командный состав весь был выборным – но в этом то и сила казачества, ибо в атаманы и сотники попадали только те, кому каждый из казаков безусловно доверял, и знал, что их не поставят в пустую растрату.
Воинский дух стоял на недосягаемой высоте, плен считался позором и безусловно осуждался. Да и не сдавались казаки неприятелю – что поляки, что татары казнили их люто, придумывая всевозможные мучительства. Вооружены запорожцы были превосходно, причем и саблей рубились знатно, и из пистолей стреляли метко – все прекрасно понимали, что с оружием нужно заниматься ежечасно, чтобы не сгинуть в бою.
Единственное, что резало глаз – это бандитский вид. Все казаки выглядели в своих потрепанных одеяниях, которые можно даже именовать лохмотьями, крайне непрезентабельно. Причем, что многие освобожденные ими невольники, особенно из кезлевских горожан, магометанство принявших, одеты куда лучше, даже нарядны.
Юрий шел вместе с колонной освобожденных пленников, на одной из повозок, куда было уложено награбленное в кочевье Ахмеда самое ценное имущество и три крепко связанных ясырки. Маленькие татарки могли в любой момент сбежать в темноту, к своим единоплеменникам, а степь большая, поди найди их там.
Невольников было, на первый взгляд, до пяти-шести тысяч, причем половину из них составляли освобожденные в Кезлеве. И вид большинства горожан был отнюдь нерадостным. Галицкий прекрасно их понимал – ислам приняли добровольно, владели лавками, мастерскими, торговали. В общем, поселились всерьез и надолго, обросли имуществом и семьями. А тут раз – и жизнь резко перевернулась – пришли «освободители». Так что, оказавшись перед страшным выбором – жизнь или смерть – они вынужденно пошли за казаками, втайне их ненавидя. Зачем их Сирко повел на Украину, Юрий не понимал – легче было бы оставить ренегатов, раз этого они и хотели.
«Их тут таких половина, запорожцев бояться, но дай им момент, живо бы удрали. Каждого на родине, куда их ведет кошевой атаман, никто не ждет, в лучшем случае холопство или крепостное ярмо. А тут у них была более или менее налаженная жизнь, достаток, работа. Так что «освобождение» им совсем не в радость, и они проклинают атамана, при этом искательно улыбаются казакам, потому что боятся до икоты.
А вот вторая половина невольников благословляют небеса за свободу – и я их прекрасно понимаю, сам такой был. Эти с татарами драться будут яростно, вот только мужики не казаки, привычки к бою у них нет. А обучить их толком за три дня невозможно, как не старайся».
Юрий
Вот так неожиданно для себя Юрий стал сотником, под начало которого отданы девять десятков освобожденных в татарских кочевьях невольников – мужики прямо пылали жаждой мести к своим угнетателям. А потому учились «огненному бою» яростно и самоотверженно. Вот только одна проблема – лишь одному из них раньше приходилось стрелять из пищали, остальные не имели никакого представления о военном ремесле.
Однако в помощь кошевым были посланы десять достаточно зрелых казаков, лет так двадцати, которых возглавлял Смалец – что Григорий наплел Сирко, Галицкий не знал, но казак взвалил на себя все многотрудные обязанности. Да и другие запорожцы из приданного десятка вели себя как то непривычно – ладные и справные воины, имеющие изрядный боевой опыт, не перечили и тем более не насмехались над Юрием, даже на обучение в бурсе не пеняли. Наоборот, слушали внимательно, а полученные распоряжения буквально вдалбливали в подчиненных им мужиков – каждый стал десятником. А вот чего стоит его «стрельцы» предстояло узнать к вечеру – впереди был Перекоп, запиравший путь к Днепру, к долгожданной свободе…
– Вот и все, княже, не думал, что так легко пробьемся, – негромко произнес Смалец, глядя на высокий перекопский вал. Кошевой атаман просто обошел его край по обмелевшему Сивашу, расчистив дорогу, пока янычары готовились отбивать демонстративный штурм на «Большой город» и Ор-Капу. Этого времени хватило, чтобы провести длинную вереницу освобожденных невольников и сотни повозок через мелководный участок – буквально на руках протащили, утопая по колено в грязной соленой воде. И снова вышли в степь, на шлях, что вел к Днепру.
– Не говори «гоп» пока не перепрыгнул, – мрачно отозвался Юрий, глядя за пылью вдали, которую подняли тысячи копыт лошадей. Несколько сотен казаков, что прикрывали отход колонны, сейчас отходили – их преследовали взбешенные турки и татары, которые осознали, как их провели. И теперь жаждали догнать и полностью истребить коварных гяуров, что привел на благословленные земли Крыма Урус-шайтан.
Неожиданно длинная колонна остановилась, вдоль повозок проскакали конные запорожцы, затем проехал сам кошевой атаман. Поднявшись в седле, Сирко громко прокричал:
– Не хочу неволей никого вести в Гетманщину! Кто хочет обратно идти в Крым, отходи в сторону – только вещи оставьте, то будет плата. И живите как хотите, раз выбор свой делаете.
Слова атамана были услышаны всеми, и Юрий не удивился, когда на правую сторону шляха за десять минут отошли почти все жители Кезлева, тысячи три человек, может чуть поменьше Большинство освобожденных невольников из татарских кочевий остались стоять рядом с повозками. Они мрачно смотрели на отступников от веры, так же угрюмо взирали на ренегатов и казаки.