Измена. Мой непрощённый
Шрифт:
Смех у неё мелодичный. Она смеётся, а я не смеюсь. Нужно сказать ей, что я не один? Или же «плыть по течению»? Решаю сказать.
— В общем-то, я не один. Но был некий опыт.
— Мужчинам проще найти себе пару, чем нам, — произносит она. И я хочу возразить! Вот, например, моя бывшая. Меняет мужчин, как перчатки…
Но в этот момент зажигается свет. На сцену выходят артисты. Все хлопают. И поднимаются с мест. Мы тоже встаём. Я кошу взглядом в бок. Туда, где стоит, рукоплещет, в проходе, та самая бывшая.
Она в вязаном платье. Красивом, чуть выше колен. И я вспоминаю его, это платье! Однажды снимал его сам. Странное чувство. Видишь что-то своё, а потрогать не можешь.
После оваций артисты идут в закулисье. Я прощаюсь с соседкой. Иду ожидать появления «звёзд» раньше всех, вслед за Настей. Становлюсь позади в коридоре.
— Привет, — говорю ей в макушку.
Она поднимает глаза:
— Здравствуй.
Надо же! Как официально. Значит, специально отсела? Значит, обида ещё не прошла? Значит, есть на что обижаться.
— Хорошо танцевали, — бросаю, наблюдаю за ней краем глаза. Ресницы накрашены, на щеках нездоровый румянец. Руки так сильно сжимают смартфон, что тот вот-вот хрустнет.
— Что? Да! — кивает Настя. Она словно не видит меня.
Из-за кулис вылетает стайка накрашенных птиц. Среди них моя дочка. Простившись с подругой, подходит. В руках — мой букет. Не оставила там! Забрала.
— Пап, я ж просила! — тем не менее, фыркает Динка.
— Ну, извини, — пожимаю плечами.
— И ты здесь? — обращается к матери таким тоном, как будто её не ждала.
Настя сглотнув, замирает. Кусает губу.
— Что значит, и ты? — коверкаю Динку.
— То и значит, — обиженно хмурится дочь.
Настя тоже обижена. И я ощущаю себя третьим лишним.
— Дина! Не груби матери! — говорю со всей строгостью.
На меня смотрят обе. Настя — растерянно, а Динка — уже со слезами в глазах. Выдыхаю:
— Может, в кафе?
Вспоминаю, как раньше сидели после таких выступлений в кафе. Ели всякие гадости и выражали восторги. Но дочка бросает:
— Мы с друзьями потусим в Париже.
— В Париже? — хмыкаю я.
— Кафешка такая, «Париж», — закатив глаза, уточняет она.
— И до скольки будет длиться эта… тусовка?
— Да мы на пару часов всего! Нас тёть Оля потом по домам развезёт, — клянчит Динка.
— Ты знаешь тёть Олю? — обращаюсь я к Насте.
— Знаю, — кивает она.
Динка уходит. А мы остаёмся один на один. Мне неловко. Ей тоже.
— Насть, ты прости меня, ладно, — решаю начать.
Она усмехается:
— Что-то часто ты стал просить извинений, Самойлов. Тебе не кажется?
— А ты предпочла бы не знать? — удивляюсь её равнодушию. Узнав об измене любимого, нужно страдать. А она улыбается!
— Не знать чего? Что ты извращенец
— Эй, поосторожнее со словами, — торможу я её.
— А ты не указывай мне! — цедит Настя. Теплотой от неё так и веет!
Мы выходим на улицу из разных дверей. И садимся в машины. Мне интересно, куда она едет. Но я не решаюсь следить. Вместо этого заезжаю в кулинарию по дороге домой. И беру для Снежаны большой снежный торт. Он так и называется «Снежный». С узором из мелких жемчужин, утопленных в крем.
Глава 30. Настя
— Я больше так не могу! — произношу я в пространство и цепляюсь за руль, — Я за этот визит к диетологу потеряла, наверное, половину нервных клеток.
— Ну, не утрируй! — смягчает Манюня.
Голос её наполняет салон. И кажется, Машка сидит со мной рядом. Но я в машине одна. И мы говорим по смартфону. Благо, есть громкая связь.
— Я не утрирую, Маш! — возражаю, — Ты б видела, как она вела себя! Как будто я ей никто. За что она так со мной, а?
Слёзы уже наступают. И я прогоняю их. Жму на педаль, обгоняя Оку.
— Солнышко, я тебя понимаю, — пытается Машка утешить меня, — Уж кто, как ни я? Но ты придаёшь этому слишком большое значение. Это пройдёт!
— Когда? Когда это пройдёт? — тороплю я её. Словно Машка действительно знает ответ.
Вспоминаю Дианку. Её хмурый взгляд и попытку сбежать, когда она осознала, к кому на приём привела её мать.
— И что диетолог сказал? — прерывает мои размышления Машка.
Вздыхаю:
— Расстройство питания диагностировал. Первичные признаки ложной анорексии.
— Ложной? — удивляется Машка, и я представляю, как она хмурит свои идеальные брови, — Это как ложные опята?
— Это как подростковый бойкот! — поправляю её, — Он сказал, диетолог, что это не истинная анорексия, а просто уход от проблем. И спросил…
Набираю в грудь воздуха.
— Что? — требует Машка.
— Всё ли у нас в порядке дома, — завершаю я фразу.
— И что ты сказала?
— Не я! — восклицаю, — Диана! Она объявила, что её мать, то есть я, выгнала папу из дома.
— Да что ты? — Машкин голос даже осип от испуга.
— Ну, а мне каково?
— Стопудово Самойлов ей в уши поёт! — выносит подруга вердикт.
— Я спросила её после приёма, — отвечаю со вздохом, — Говорю, это отец тебе так объяснил? А она говорит: «мне и не нужно объяснять, я и сама вижу». А ещё…
Слёзы снова грозятся потечь по щекам.
Я вздыхаю.
— Что ещё? — истерично торопит подруга.
— Она мне сказала: «Ты никогда не любила отца», — говорю.
Вспоминаю жестокий, холодный, невидящий взгляд своей дочери. И то, как она развернулась, ушла, молча села в машину. Не дожидаясь ответа. Не давая возможность себе возразить.