Изменить нельзя простить
Шрифт:
— Прекрати трахаться по злачным закоулкам, и будет тебе счастье, — безразлично посоветовала я и отпустила сестрицу. Сама постучала в дверь палаты и, не дожидаясь ответа, вошла.
Андрей сидел на кушетке с ссадинами на лице и перебинтованной рукой. Как понимаю, гипс. Муж бросил на меня короткий холодный взгляд, но, поняв, кто перед ним стоял, резко заглушил блики огня в глазах.
— Ты приехала… — неуверенно и от этого немного жалобно прозвучало из уст супруга. Я поставила сумку на тумбочку и уточнила:
— Только чтобы убедиться, что ты не умираешь. В остальном не строй иллюзий…
Из-за
— Посторонних прошу выйти…
— Нет, — оторвал Андрей. — Это моя жена.
— Бывшая, — дотошно уточнила я и перехватила из рук врача планшетку. Перелом в области предплечья, ушиб на рёбрах, ссадины. Ничего фатального. Можно отправляться домой.
Я вернула больничную карту врачу и развернулась за сумкой, но Андрей попросил:
— Мы можем поговорить наедине…
Врач и я уставились на него с таким подозрением, словно мрт головы пропустило сотрясение. Но доктор, что-то подумав, кивнул и быстро удалился из палаты. В закрывающуюся дверь я успела увидеть, как Соня ходила взад-вперёд и говорила с кем-то по телефону.
— Спасибо, что приехала, — мягко сказал Андрей и встал с кушетки. Слегка прихрамывая, прошёл к кулеру и налил стакан воды. — Я и не думал…
— Я тоже, — холодно отозвалась я, замечая что-то старое, до боли знакомое, в жестах Андрея. И сейчас мне это не нравилось. Я даже потерла запястья, чтобы разогнать холод рук… — Но ты жив, здоров, поэтому я поеду…
Я положила ладонь на ручку двери, но услышала слишком печальное:
— Не оставляй меня, Ев…
Вот что пугало в его словах. Печаль. Горе. Забытая нежность.
Меня охватил озноб. Я словно в ледяную статую превратилась, не в силах побороть паралич. Только губы шевельнулись, выдавив ожидаемое.
— Нет. Прости… — и у слов был привкус панна-котты с резкими и слишком горькими нотами ванили.
— Ев, я… — Андрей сделал неуверенный шаг ко мне и перехватил мою руку. Сцепил пальцы, как мы делали это на прогулках. Только сейчас старые воспоминания казались такой глупостью. — Я… Знаешь, когда сегодня влетел под мост вместе с автобусом, я до последнего думал, что я сука проклятая, которая так и не успела тебе сказать самого важного…
— Не надо, — дрожь в моем голосе была настолько отчётливой, что знай меня Андрей чуть хуже, подумал бы, что я собралась разреветься. Я дернула руку к себе, но длинные пальцы мужа окольцевали запястье получше любых кандалов.
— Что не надо, Ев? — с горьким смехом и почти болью. — Говорить, какой я мудак? Нет. Ев. Я мудак. И не скрываю этого. Я чудовище. Большую часть времени опьяненное вседозволенностью…
— О чем ты…
— Обо всем… — Андрей потянул меня к кушетке и, добравшись, присел на край. — О беременности, о Соне. О предательстве и пощёчинах…
Я вздрогнула, мысленно вернувшись в тот ресторан. Почему-то ярче всего в памяти сияла именно пощёчина, которая была концом всего.
— Я… мне тоже не этого хотелось… — признался Андрей.
— А чего тебе хотелось? — сквозь зубы и от этого зло спросила я. — Чего тебе не хватало?
— Не знаю… — выдохнул Андрей с болью и растер правый бок чуть ниже груди. — Наверно, тебя.
— И поэтому?..
— Нет, Ев, — покачал головой Андрей и сдавил пальцами свободной
— За что ты меня ненавидел? За что? — почти крикнула последний вопрос я и обняла себя руками.
— За то, что не смог стать мужчиной твоей мечты. За то, что все больше слышал, как тебе не нравится, когда я в шею тебя целую или, наоборот, не целую, но ниже. Или когда понял, что близость со мной тебя тяготит. Когда каждый раз я слышал, что все не так. И тебе неудобно. И тебе не нравится…
Андрей замолчал. Смотрел в стену напротив, пока я не сделала шаг к кушетке.
— Знаешь, это безумно бьет по самооценке, когда не получаешь отклика. Когда каждый день в голове сидит одна мысль, что просто женщину ты себе выбрал королевских кровей, хотя сам ты на деле обычный конюх, — словами можно излечить, а можно убить. Сейчас они стеклянными осколками застревали в моем сердце. — Мне до одури хотелось, чтобы ты перестала критиковать и контролировать. Причём в самом начале твой контроль был ненавязчивым. Таким как: «Андрей, не надо делать так, делай вот так, мне приятно», но со временем это вылилось: «Да твою мать, ты что, обычных вещей запомнить не можешь!».
Муж усмехнулся, и ссадина на скуле заалела.
— И вот такой я, весь неидеальный, захотел проверить, а правда или просто у нас все давно умерло. Проверил… — натужное молчание, только звук стерилизатора где-то из-за двери раздавался. — И когда проверял, все сильнее утопал в ненависти. Только не к тебе. А к себе. Себя ненавидел, что одну женщину не в силах покорить. Другие-то не такие. Простые. Их легко прогнуть под себя. А тебя ненавидел за то, что ты несгибаемая, папина дочка.
Снова усмешка, от которой я леденею внутри. Потому что в это время глаза Андрея не выдают и капли интереса. Обречённость.
— А я, как выяснилось, маменькин сынок, который заигрался. И проиграл.
Я не знала, что сказать на такую исповедь. У меня душа в клочья, сердце нараспашку от ударов, мысли в урагане. Поэтому я попросила всего лишь одно:
— Дай мне развод. Отпусти. Не ломай до конца все… — несмотря на то, что я уже подала документы на развод, мне очень хотелось, чтобы все разрешилось без шума и скандалов. Без каких-то непонятных сумм. Без долго-затяжного процесса и нервотрепки.
— Я не могу… — и снова Андрей покачал головой, незаметно, как ему казалось, дотрагиваясь до скулы, где немного кровило.
— Почему? — с криком, с болью спросила я.
— Я… — и долгое молчание. — Я… все ещё люблю тебя, Ев.
Глава 24
Кир. Опасные ситуации
Я вытащил Алекса вечером в тот клуб. Не уверен, что удастся узнать, кем была незнакомка, но хотя бы не скучно будет.
Алекс бурчал и был недоволен. Ещё и морду от краски не отмыл.
— Не трахай мозг, а отнесись к своей неподкупной иначе, чем к остальным… — высокомерно посоветовал друг, паркуясь возле клуба.