Изобретение зла
Шрифт:
Совсем давно, до войны.
– А до войны тоже жили люди?
– спросил Коричневый.
– Зачем тебе знать?
– Так.
Они прошли через парк и спрятались в развалинах, большой грудой лежащих между деревьями. На развалинах выросло несколько сосен; одна из сосен уже сгнила и упала, от старости. Рядом фонтан, украшенный гипсовыми рельефами, которые движутся. Красный провел по каменной чаше рукой, чтобы ещё раз удивиться. К фонтану их уже дважды водили на экскурсию. Говорили, что в парке ещё водится и искуственный соловей, который
Еще говорили, что соловей прилетает к фонтану и ищет свою соловьиху, которая умерла триста лет назад. Сказки, наверное.
Они подождали, пока ночь поплотнее накроет город и вышли. В здании госпиталя светилось всего одно окно. Городские окна были также черны - люди закрывали внутренние ставни, опасаясь удара лучом. По освещенным окнам всегда стреляли.
– Куда теперь?
– спросил Коричневый.
– За мной. Прямо.
Ни машин, ни пешеходов уже не осталось. Надо спешить - ещё какой-нибудь час и улицы станут опасны как гремучие змеи. Нужно успеть уйти подальше и успеть спрятаться. В городе много пустых подвалов. Они пошли по старой трамвайной линии. Дождь чуть-чуть усилился и стал намного противнее. Холодает.
Ветер качал желтые тарелки фонарей.
– Мы вроде идем не туда, - заметил Коричневый.
– Мы не можем идти не туда, потому что линия одна, она прямая и идет от центра.
Пройдя шесть кварталов, они снова оказались у госпиталя. Там все ещё светило окно дежурной.
– Но мы не сворачивали, - сказал Красный.
– Нет.
– Не вякай. Тут что-то не чисто. Какие-нибудь зеркала, чтобы мы заблудились.
– Специально для тебя, что ли, поставили?
– Пойдем.
Они свернули в переулок и пошли быстрее. Потом побежали. Потом снова оказались на прежнем месте.
– Мне говорили, - сказал Коричневый, - что, если идти в одну сторону, то придешь на старое место. Это потому что Земля круглая. Но я знаю, что для этого нужно долго идти. И ещё я читал фантастику, там если летит ракета, то она тоже возвращается, потому что пространство на самом деле искривлено. Но тут оно очень сильно искривлено.
– Проверим остальные переулки.
В пятом по счету переулке они увидели дальнюю перспективу города. Черный город угадывался по черным силуэтам зданий, освещаемых зелеными лучами непрекращающейся медленной войны. Что-то вспыхнуло в небе и осыпалось красивыми огнями.
– Класс, сбили дирижабль!
– сказал Красный, - смотри, как горит.
– Точно.
В конце переулка они наткнулись на преграду, напоминающую армированное стекло. Преграда была холодной на ощупь и прозрачна до невидимости.
– Они нас закрыли!
– сказал Коричневый.
– Вижу, - ответил Красный и ударил кулаком. Стекло отозвалось тихим звоном.
Он продолжал бить до тех пор, пока не сбил косточки в кровь. Потом поднял голову к небу. Полоска упала в снег с его волос.
– Может быть, оно кончается на большой высоте?
– предположил
– Эй, ты!
– закричал Красный, - Слышишь! Я все равно уйду! Все равно!
– А что теперь? Я так и думал, я так и думал!
– Заткнись, дай мне подумать.
– Только думай быстрее. Разве непонятно?
– они нас закупорили как в аквариуме.
Красный поднял полоску и поправил волосы.
– Я все равно им этого не прощу. Такого я не прощаю. Теперь пойдем обратно в палату. Опасно так стоять. И холодает. Сегодня была последняя ночь оттепели.
За мной!
22
Я хорошо помню ту ночь - последнюю ночь долгой оттепели; я вижу все: ветер прыскает в окна быстротающим снегом; высокие, аристократические окна оплакивают сами себя: капли струятся в стеклах. Ночь. За окнами тоже ночь, но другого оттенка черноты - желтее и холоднее. За окнами желтые тарелки фонарей, висящие на невидимых стебельках. Ветер качет горячие железные кружки, изредка забрасывая свет к нам в палату, потом яркие пятна падают в ночь, оставляя на сетчатке долго неостывающую память световой вспышки.
Хорошо говорить в темноте - темнота разрешает любую странную мысль: ты говоришь, глядя вглубь себя, иногда выбрасывая в пространство никому невидимые жесты. Разъятые до сей поры мысли сливаются в облако - черное, вибрирующее, почти осязаемое. Ты уже не здесь и ты уже не ты - такой маленький и бессильный избежать обшего удела - ты судишь о вечном, как о своей вотчине, а вечное покорно тебе. Так можно проговорить до утра, о чем угодно. И дикое, и робкое чувство отсутствия запретов.
– Почему ты не ушел?
– спросил Белый.
– Не сумел, - соврал Красный.
– Я дошел уже до поворота, никто не гнался, но что-то я сделал не так. Я свернул не туда.
Коричневый молчал.
– Я заблудился в трех домах, ведь десять пальцев на ногах, - сказал
Пестрый.
Пестрый был палатным шутом. Он умел говорить в рифму на любую тему, но шутил не всегда весело.
– Попробовал бы сам.
– Уйти нельзя, - сказал Белый.
– А я бы улетел, - ответил я, - если бы у меня были крылья, я бы улетел отсюда. Улететь точно можно.
– Опять мелешь чушь, - сказал Фиолетовый, - сейчас ты у меня полетишь головой вниз.
– Не ссорьтесь, - сказал Белый, - ведь не время сейчас.
Сейчас было не время.
Сейчас смерть была рядом - на второй кровати от дверей лежал
Светло-зеленый. Сейчас он был даже укрыт светло-зеленым одеялом. Рядом с ним стояла тумбочка, незаметная в темноте, но тоже светло-зеленая. Никто не помнил с чего это началось и как случилось, что каждый из нас получил свой цвет. Еще неделю назад все было обыкновенным: обыкновенные тумбочки и постели, обыкновенные больничные халаты с оттенком синего или коричневого, обыкновенные кровати, крашеные в неопределенно-серый цвет. И вдруг все вокруг стало разноцветным. И мы сами в первую очередь. Цветными стали наши глаза, цветными