Изверги-кровососы
Шрифт:
— Ривера, что скажешь насчет убийства-самоубийства? Вон тот писака грохнул этого парня, а потом застрелился сам? Дело закрыто, можно идти завтракать.
Журналист попятился от желтой ленты.
К трупу подступили два помощника криминалиста — они толкали каталку с мешком для трупов.
— Вы тут закончили, ребята? — спросил один у Кавуто.
— Ну, — кивнул тот. — Увозите.
Криминалисты расправили мешок и погрузили на него тело.
— Эй, инспектор, а книжку будете приобщать?
— Какую еще книжку? — Ривера развернулся к ним. На меловой черте вместо трупа теперь лежала книга в бумажной обложке — Керуак, «На дороге». Ривера натянул белые нитяные перчатки и вытащил из кармана пиджака пакетик для улик. — Вот, пожалуйста, Ник. Парень был читатель-лихач. Свернул себе шею на особо глубокомысленном абзаце.
Джоди мельком глянула на неуклонно светлеющее небо и перешла на рысь. До дома оставался всего квартал — она успеет задолго до восхода. Джоди перепрыгнула мусорный контейнер — просто так, — затем поскакала по груде наваленных ящиков, как полузащитник сквозь поверженных игроков противника. Прилив свежей крови сделал ее сильнее, быстрее, проворнее в ногах, тело ее двигалось, уворачивалось от преград и скакало само по себе — без единой мысли, сплошь идеальное равновесие и плавное движение.
Спортсменкой она никогда не была. Играть в мяч ее звали последней, по физкультуре твердая тройка, а стать черлидером она могла бы только в какой-нибудь другой жизни — не той, где она застенчива, где у нее заплетаются ноги, а чувство ритма — как у типичного продукта кровосмешения арийцев. Теперь же Джоди наслаждалась всяким движением и своей силой, даже когда инстинкты вопили, чтобы она пряталась от света.
Голоса полицейских она услышала, еще не видя синих и красных мигалок на их машинах — лишь отсветы мигали на стенах переулка. Страх сжал ей мышцы, и Джоди чуть не упала на бегу.
Она осторожно прокралась вперед и увидела полицейские машины и фургон криминалистов. Все они стояли прямо перед ее домом. По улице бродили полицейские и репортеры. Джоди глянула на часы и отступила в переулок. До восхода пять минут.
Она огляделась — где бы спрятаться. Мусорный контейнер, несколько крупных мусорных баков, три стальные двери с массивными замками и подвальное окно, забранное железной решеткой. Она подбежала к окну и подергала за прутья. Немного подались. Взгляд на часы. Две минуты. Джоди уперлась ногами в кирпичную стену и потянула прутья на себя. Ржавые болты решетки полезли из штукатурки, и прутья сдвинулись еще на полдюйма. Джоди попробовала заглянуть в окно, однако все стекло с проволочной арматурой было в грязи веков. Она опять дернула за прутья, те возмущенно заскрипели — и вырвались из стены. Джоди выронила решетку и отступила выбить ногой стекло — но услышала, как за ним кто-то шевельнулся.
Боже мой, внутри кто-то есть!
Она обернулась к контейнеру — в пятидесяти шагах. Глянула на часы. Если не спешат, солнце уже взошло. Она…
У нее за спиной стекло разлетелось вдребезги. Из окна выметнулись руки, схватили ее за лодыжки и втащили ее внутрь в тот миг, когда она отключилась.
— Эти черепахи дефективные, — сказал Саймон.
— Нормальные они, Саймон, — сказал Томми.
Они были в Чайна-тауне — Томми там пытался купить в рыбной лавке у старого китайца в резиновом фартуке и сапогах парочку крупных каймановых черепах.
— Целепах не знай! — упорствовал старик. — Пелвы солт целепах. Ты нихела не знай.
Черепахи сидели в оранжевых ящиках, чтоб не дергались. Старик их поливал из шланга, не то обсохнут.
— А я вам говорю, дефективные, — упорствовал Саймон. — У них глаза остекленели. Эти черепахи обдолбаны.
Томми сказал:
— Да ладно, Саймон, нормальные они.
Саймон повернулся к Томми и прошептал:
— С этими ребятами нужно торговаться. Иначе тебя не будут уважать.
— Целепах не обдолбан, — сказал старик. — Хоцесь целепах — плати солок доллал.
Саймон сдвинул на затылок черный «стетсон» и вздохнул.
— Слушай, Прыг Скок, ты ведь в тюрьму можешь сесть за то, что торгуешь обдолбанными черепахами.
— Не обдолбан. На хуй иди, ковбой. Солок доллал или посёл вон.
— Двадцать.
— Тлидцать.
— Двадцать пять и почистишь.
— Нет, — сказал Томми. — Я их хочу живыми.
Саймон глянул на Томми так, будто тот перднул неоном.
— Я тут договориться пытаюсь.
— Тлидцать, — сказал старик. — Как есть.
— Двадцать семь, — сказал Саймон.
— Двадцать восемь или иди домой, — сказал старик.
Саймон повернулся к Томми:
— Дай ему денег.
Томми отсчитал купюры и вручил старику, который их пересчитал и сложил в резиновый фартук.
— Твой длуг ковбой не знай целепах.
— Спасибо, — сказал Томми. Они с Саймоном взяли по ящику и загрузили в кузов пикапа.
Забираясь в кабину, Саймон сказал:
— Надо учиться базлать с этими ебилами. Они оборзели с тех пор, как мы по ним дерябнули бомбой.
— Мы японцев дерябнули, Саймон, не китайцев.
— Без разницы. Надо было заставить его их почистить.
— Нет, я хочу их Джоди живыми подарить.
— Могёшь девушку очаровать, Флад. Многие на твоем месте заплатили б выкуп цветами и конфетами.
— Выкуп?
— Она же держит твой блудень в заложниках, нет?
— Нет, я ей просто хотел подарок купить — из лучших чувств.
Саймон тяжко вздохнул и потер переносицу, словно отгонял головную боль.
— Сын, нам надо поговорить.
У Саймона имелись четкие представления о том, как обращаться с женщинами, и пока они ехали в ЮМУ, он красноречиво разглагольствовал на эту тему, а Томми слушал и думал: «Если б о Саймоне знали, его бы избрали Кошмаром „Космо“ на следующие десять лет».
— Видишь ли, — говорил Саймон, — в детстве, когда я рос в Техасе, мы гуляли, бывало, по бахче и пинали арбузы на ходу. Пока не натыкались на спелый — от пинка он разваливался. Тогда мы выедали из него всю сердцевину и переходили к следующему. Вот так и с женщинами надо, Флад.