Изверги-кровососы
Шрифт:
Иногда Джоди гуляла по Маркет среди уличного народа и публики со съездов, иногда ехала автобусом до Северного пляжа и тусовалась на Бродвее — смотрела, как по тротуарам телепает пьяную и обдолбанную матросню и всякое отребье, как шлюхи и шмаровозы разводят клиентов. Ей нигде не было так одиноко, как в этих уличных толпах. Время от времени хотелось обратиться к кому-нибудь и рассказать о том, насколько уникален их ореол тепла, или показать на темную ауру больных: так ребенку хочется поделиться с кем-нибудь зверями в облаках, что плывут по летнему небу. Но никто не видел того, что видела она, как никто не слышал шепота гнусных предложений,
А бывали разы, когда Джоди кралась по задворкам и прислушивалась к симфонии шумов, которые никто и не мог слышать, принюхивалась к многообразию запахов, давно уже истощивших ее словарный запас. Каждую ночь ей открывалось все больше безымянных зрелищ, ароматов и звуков, и налетали они на нее так быстро и тонко, что Джоди в итоге бросила даже попытки их как-то назвать.
Она думала: «Вот каково быть зверем. Сплошное переживание — непосредственное, мгновенное и бессловное; вспомнить и узнать, а слов для этого нет. Поэт с моими ощущениями всю жизнь пытался бы описать, каково это — слышать, как дышит здание, чуять, как стареет бетон. И зачем? К чему писать песню, если никто не сыграет ноты и не разберет текста? Я одна».
Кавуто вышел в двойные двери отделения неотложки. Ривера ждал его у бурого «Форда» городской модели и курил сигарету.
— Чего звонили? — спросил Кавуто.
— Еще один. Сломанная шея. Южнее Маркета. Пожилой мужчина.
— Блядь, — выразился Кавуто, открывая дверцу. — А потеря крови?
— Пока не знают. Он еще тепленький. — Ривера щелчком отправил окурок на парковку и тоже сел в машину. — Ты из Ла-Отиса еще что-нибудь выжал?
— Ничего существенного. Они не стирали там, они эту девчонку искали и зашли, но от рыжей ниндзя он не отступается.
Ривера завел машину и посмотрел на Кавуто.
— Ты его не прессовал?
Кавуто вынул из кармана рубашки авторучку «Кросс».
— Сильнее меча. [27]
Ривера поежился, представив, что Кавуто мог сделать с Ла-Отисом при помощи авторучки.
— Но следов-то хоть не оставил?
— Массу, — ухмыльнулся напарник.
— Ник, нельзя так…
— Расслабься, — перебил Кавуто. — Я просто написал ему на гипсе: «Спасибо за предоставленную информацию. Уверен, она приведет к хорошим приговорам». Потом расписался и сказал ему, что не сотру, пока не скажет мне правду.
27
Отсылка к знаменитой фразе английского писателя Эдварда Булвер-Литтона (1803–1873) из пьесы «Ришелье, или Заговор» (1839): «Перо сильнее меча».
— И стер?
— Не-а.
— Увидят дружки — убьют же его.
— Да и хуй с ним, — сказал Кавуто. — Рыжие ниндзя, щас.
Четыре утра. Джоди смотрела, как неоновые вывески пивных брызжут цветом на мокрые от ночной влаги тротуары Полк-стрит. Улица была пуста, поэтому Джоди для развлечения играла в рецепторные игры — закрывала глаза и прислушивалась к мягкому шороху своих кроссовок, что отдавался на ходу от стен. Если сосредоточиться, можно было и несколько кварталов так пройти — не открывая глаз, ориентируясь лишь на слух по щелчкам светофоров на перекрестках и ощущая почти неуловимые перемены ветра из боковых улиц. А подозревая, что сейчас с чем-нибудь
Она слушала рыболовные суденышки, чьи двигатели урчали вхолостую у пирсов в миле от нее, когда раздались шаги. Джоди открыла глаза. Из-за угла в паре кварталов впереди вывернула одинокая фигура. Человек брел по Полку, опустив голову. Джоди шагнула в дверной проем русского ресторана. От человека черными волнами расплывалась печаль.
Звали его Филип, для друзей — Филли. Ему было двадцать три. Вырос в Джорджии, а в Город сбежал в шестнадцать, чтобы не притворяться тем, кем на самом деле не был. В Город он сбежал, чтобы обрести любовь. После перепихонов с мужчинами постарше и побогаче, после баров и бань, после того, как понял, что он не урод, есть и другие, кто на него похож, после того, как остатки смятения и стыда осели, словно красная пыль Джорджии, любовь он обрел.
С возлюбленным они жили в студии, в районе Кастро. И в той же студии, сидя на краешке прокатной больничной койки, он набрал в шприц морфия и ввел своему возлюбленному. И остался сидеть рядом, держа его за руку, пока он не умер. Потом убрал подкладные судна, капельницу и машинку, которая отсасывала жидкость из легких его возлюбленного, и выбросил на свалку. Хотя врачи выбрасывать не велели — сказали, пригодится.
Возлюбленного Филли похоронили утром. Сняли вышитый квадрат материи, которой накрывали гроб, сложили и вручили ему — как флаг вдове солдата. Он похранит его немножко, а потом его подошьют к лоскутному одеялу. Сейчас этот кусок ткани лежал у него в кармане.
Волосы у него выпали после химиотерапии. В легких болело, ноги ломило; саркомы, усеявшие все его тело, хуже всего были на ногах и на лице. У него ныли все суставы, пища не задерживалась внутри, но ходить он по-прежнему мог. И он шел.
Он шел по Полк-стрит, опустив голову, в четыре утра, потому что еще мог идти. Он по-прежнему мог идти.
Когда он поравнялся с дверями русского ресторана, Джоди заступила ему дорогу. Он остановился и посмотрел на нее.
Где-то в самой глубине, понял он, у него еще сохранилась улыбка.
— Ты Ангел Смерти? — спросил он.
— Да, — ответила она.
— Рад тебя видеть, — сказал Филли.
Она раскрыла ему объятия.
ГЛАВА 21
Ангельская пыль
Кузов пикапа Саймона был набит промоченными пивом Животными, которые наслаждались утренним туманом и делились домыслами касаемо семейного положения новенькой кассирши. Придя на работу, она улыбнулась Томми, и все Животные впали в психосексуальное неистовство.
— Да ее через весь магаз как две подлодки на буксире тащили, — сказал Саймон.
— Сиськи знатные, — сказал Трой Ли. — Сиськи просто высшей лиги.
Томми поинтересовался:
— Неужели вы не видите в женщине ничего, кроме С и Ж?
— Не-а, — ответил Трой.
— Фигушки, — ответил Саймон.
— Сказано парнем, с которым живет подруга, — отозвался Хлёст.
— Ну, — подтвердил Саймон. — А почему это мы никогда не видим тебя с женщинкой?
— Чайка! — крикнул Барри.
Саймон выхватил из-под брезента помповое ружье, прицелился в пролетавшую чайку и выстрелил.