Изящный стиль работы
Шрифт:
— Он псих, — доверительно сообщила она мне, имея в виду Чеботарева.
— Почему? — поинтересовалась я. Мне тоже показалась немного странной его приверженность к мрачноватой архитектуре кладбищ, но это же не показатель?
— А он картинки рисует, — отмахнулась Добрынька, наслаждаясь сигаретой.
Все это время Танька молчала, поскольку я накормила и ее — правда, в отличие от Добрыньки, Таня возжелала пирожных. Но после этого Добрынькиного утверждения, заметив мое недоумение, фыркнула и пояснила:
— Он страшные картинки рисует…
— Кровью, — мрачно вытаращилась на меня Добрынька. — Он меня один раз затащил в свой сарай… Эх, и натерпелась же я страху! Представляешь, там вот такая стена, и лапки собачьи и кошачьи! А из них он сляпал фигуру бабы какой-то, будто эта баба валяется на земле вся в кровищи и улыбается.
— Погоди, как это?
Я ничего пока не понимала.
Какие лапки? Какая баба, которую Чеботарев сотворил из этих лапок?
— Да я ее не рассматривала, ты че? Я рванула оттуда, потому что он мне сказал, что голову с меня рисовать станет… Я как прикинула, что он мне, как кошкам лапки, башку отстрижет, заорала и была такова! — продолжала Добрынька. — Мне жить охота! Я теперь за семь верст обхожу этого психопата!
— Может быть, он тебе ничего бы и не сделал?
— Ага, не сделал! Щас! У монстра рожа-то была ненормальная…
— А зачем ты к нему пошла, если у него такая рожа? — поинтересовалась я про Чеботарева.
— А он мне хавчик обещал, — разъяснила Добрынька. — И потом — я ж не знала про лапки! Он меня спросил — хочешь моделью поработать? Я захотела, думала, посижу немного без движения, пока он слепит, чего ему надо, а он… Он меня мордой хотел в чан с кровью окунуть… Бр-р-р…
Да уж, отметила я про себя, странноватый у нас типаж получается…
— Жаль, что к нему никак нельзя подобраться, — вздохнула я.
— Да прям нельзя, — отмахнулась Танька. — Там к его сараю лаз есть.
Я аж подпрыгнула.
Вот удача!
— Покажете?
Они переглянулись.
— Подумать надо… Давай ты завтра придешь?
Добрынька смотрела на меня с добродушной хитрецой, и я догадалась, почему завтра.
Сегодня-то она сыта. А вот завтра… За экскурсию к лазу можно ведь еще гамбургеров с меня выбить.
Меня это «завтра» тоже вполне устраивало.
Я посмотрела на часы.
До нашей с Лизой встречи оставалось всего ничего. Надо было торопиться, и лаз, соответственно, сам собой откладывался.
— Ладно, — вздохнула я. — Завтра так завтра… На этом месте в этот же час. Пойдет?
Они кивнули.
На том и расстались.
Лизу я нашла возле цирка.
Она стояла около шикарной машины цвета электрик и разговаривала с умопомрачительно наряженной девицей. Девица была в черных очках и смотрелась по высшему разряду. Портила ее неприятная лисья мордочка с узко сжатыми губками, стянутыми в ниточку, и странное — завистливое и в то же время презрительное — выражение глаз.
— Машина в порядке?
— О Таня! Ради бога, — простонала Лиза. — Я тряслась над ней, как над бриллиантом. — Ла-адно, — протянула девица немного в нос. — Если еще понадобится, позвони…
— Спасибо.
Лиза уже видела меня и широко улыбалась.
На лице ее собеседницы отразилось легкое недоумение, и высокомерная усмешка не замедлила появиться на тоненьких губках.
«Кого же она мне напоминает? — попыталась припомнить я. — Кого-то из моего далекого детства…»
— Познакомьтесь, это Саша.
— А мы, кажется, знакомы…
Она с видом явного превосходства протянула мне свою узенькую ладонь.
И я вспомнила.
Ну, как же…
Противный смех и передразнивание моей быстрой речи. Еще я немного картавила — потом-то это мне помогло с французским языком, но тогда Танечка не упускала случая меня «опустить». Она боролась за превосходство перед нашей общей подружкой — девочкой, которая смотрела всем в рот, начиная от своих родителей и кончая нами обеими… Мне-то это было скучно, а вот Танечке нравилось… Интересно, что могло связывать эту стервозочку с нашей Лизаветой?
Неужели и их пути пересеклись?
— Привет, Таня, — сухо поздоровалась я.
Сейчас все мои детские обиды вспомнились, я снова ощущала себя рыжей и чересчур порывистой и доверчивой Сашкой.
— Как поживаешь?
На всякий случай она подпустила в голос нотки радости и дружелюбия, не забывая при этом оставить там снисходительность.
Бомжую потихоньку, хотелось ответить мне; судя по ее внешнему виду, Танечка давно пристроилась к веселой компании нуворишей.
— Ничего, — выдавила я остатки вежливости.
— Работаешь? Замужем?
Я покачала головой.
— Нет. Собираюсь в монастырь…
В ее глазах на минутку зажглась зловредная радость, но она притушила это недостойное чувство и выдохнула:
— Да ты что? Зачем?
Лиза таращила на меня глаза и собиралась, кажется, испортить мне всю игру лошадиным ржанием.
— Жизнь не задалась совсем, — спокойно и грустно констатировала я. — Буду искать спасения от ее враждебных вихрей где-нибудь в Тибете…
— Ты что? — прошипела мне на ухо Лиза. — У нее же глазки блестят от восторга…
— Мне нравится доставлять людям радость, — сказала я и, помахав своей «подруге» детства рукой на прощание, потащила Лизу прочь — мне не терпелось услышать, что ей удалось узнать. И черт побери, откуда она знает змеюку Таню?
— Будете чай?
Фримен с удивлением посмотрел на Елену Тимофеевну. Странный переход…
— Да, — кивнул он, стараясь не показать, насколько он ошарашен. «У меня убили дочь, выпьете чаю?» Даже спустя восемь лет такая холодность кажется ненормальной.