Изяслав
Шрифт:
Добромира каждое утро ходила в сад, собирала сухие сучья и на них готовила обед. Откуда она доставала провизию — Люда не знала. Она по-прежнему с утра садилась у окошечка своей светёлки, смотрела на Днепр и на далёкую равнину. Смотрела неподвижно, как человек, который при этом ничего не видит и ни на что не надеется.
Прошло порядочно времени… Люда, по-видимому, стала успокаиваться и чаще посещать пещеру святого Антония, в которой подолгу оставалась; и когда не ходила, то сидела целыми днями у окна с рукоделием в руках. Добромира, глядя на неё, только головой качала.
«Всё то же, — думала она, — одна и та же
И среди однообразия мыслей и жизни Люда дождалась весны.
Весна не принесла ей ничего нового. Изяслав по-прежнему ссорился с киевлянами, и народ со дня на день ожидал Всеволода Переяславльского. Старые воеводы добровольно уходили от него… Изяслав отомстил Варяжко за смерть своего сына; остальные киевляне гнули свои спины перед ним, позволяя обуздывать и запрягать себя в ярмо.
Люда и Добромира спокойно сидели на Красном дворе. О них как будто забыли. О Вышате по-прежнему ничего не было слышно. Правда, ходили неясные слухи, что он постригся в монахи, ушёл в монастырь, но это были скорее одни только догадки.
Весной Людомира стала выходить из своей светёлки и время проводила в саду на лавочке, где когда-то узнала о заговоре для убийства Болеслава, — или на рундуке… Хотя весна не принесла ей радости, она немного оживила её, успокоила, и хоть на её лице по-прежнему не появлялась улыбка, но было видно, что она как-то оживилась.
Однажды старая Добромира вернулась из церкви после исповеди радостная, сияющая, какою её никогда не видала Люда.
— Что с тобою, мамушка? — спросила она.
Добромира не отвечала. Устремив на неё пристальный взгляд, исполненный любви и доброты, она привлекла её к себе и поцеловала несколько раз в лоб.
— Сегодня я сподобилась причаститься, и Господь осенил меня одной мыслью, — ласково сказала она. — О, если бы Господь позволил мне исполнить её!..
Людомира её не поняла.
Спустя несколько дней, когда уже совсем потеплело, Добромира, сварив обед раньше обыкновенного, вдруг куда-то исчезла и вернулась домой поздней ночью. Люда поджидала её.
— Где ты была, мамушка? — спросила она.
— Недалеко, дитя моё! Молилась в Печерской лавре.
И она взглянула на Люду.
— Знаешь, дитя моё, Троицын день недалеко, не мешало бы тебе поговеть!
— Нет уж, подожду ещё.
Добромира не настаивала.
— Как только поправлюсь здоровьем, мы пойдём с тобою на могилу отца, — сказала она. — Потом я сведу тебя к пустыннику… Он живёт тут недалеко, в пещере… Открой ему свою душу, и, может, он утешит тебя.
Прошло ещё несколько дней. Как-то в солнечный день пополудни они собрались в Китайскую пустынь, где под горою, как говорил народ, в пещере молился какой-то аскет, оставивший мирскую жизнь, к нему народ хаживал толпами за отпущением грехов. Никто не спрашивал у этого человека, кто он и откуда, что его заставило отрешиться от мира. Все видели его благочестивую жизнь, и этого было достаточно, чтобы его уважать. Всяк целовал его руку с большим благоговением; перед ним становились на колени для исповеди и каялись, как перед человеком, пользовавшимся особой благодатью Господа. О правах его на святость никто не спрашивал. Кто жил благочестиво — того сам Господь наставлял на такую жизнь.
Добромира и Люда, пройдя Выдубычи, пошли лесом по узкой тропинке. Куда они шли — о том знала одна Добромира, и молодая девушка не спрашивала, куда её ведёт старая мамка. Так они прошли часа два, никого не встретив на пути. Пройдя лесную глушь, обе женщины вышли на широкий луг, зеленевший травой и пестревший цветами. Долина эта с левой стороны шла к Днепру. По ней протекал ручеёк под прикрытием ракит и орешника, направляясь к Днепру. Через этот ручей был переброшен дуб, служивший мостиком для перехода людей, нередко посещавших это место. Пройдя через мостик, женщины опять исчезли в дубовом лесу, но лес вскоре стал редеть, и замелькал Днепр. Рядом с тропинкой зеленел небольшой холмик, окружённый большим прудом, суживавшимся со стороны, откуда шли женщины, и с помощью мостика соединявшимся с тропинкой от Берестова. На холме стояла деревянная церковка и несколько приземистых избушек.
Женщины не пошли через мостик в церковь, или, точнее, в монастырь, а повернули налево. Когда они спустились с горы, им открылся восхитительный вид. Внизу блестела серебряная гладь воды, окружавшая островок, на котором красовалась Китайская пустынь. Чистая и спокойная поверхность воды, убранная зелёным венком побережных лоз, отражала неприхотливое строение монастыря и дома посадников. Вокруг пруда, на равных расстояниях, высились большие холмы, поросшие столетними дубами, клёнами и чинарами. Глядя на спокойную поверхность воды, можно было подумать, что эти дубы, клёны и чинары развесила в серебристой бездне пруда чья-то невидимая рука.
Обе женщины шли довольно медленно. Старая Добромира часто садилась на траву и отдыхала.
— Ну, теперь уж недалеко, — сказала она, подходя к лужку и усаживаясь на траву. — Я здесь посижу, а ты поднимайся по этой тропинке в гору… и на другой стороне ты найдёшь пещеру.
Люда отыскала указанную ей пещеру и, войдя в неё, пошла по длинному, узкому коридору. Сначала ей освещал путь дневной свет, затем, по мере того как она удалялась от входа, свет стал меркнуть, и вскоре сделалось совсем темно, точно ночью. Ей было страшновато, но она продолжала идти… Наконец за очередным поворотом коридора она заметила красный огонёк, который по мере её приближения делался светлее и ярче. Над ним поднимался черно-бурый дым, колыхавшийся в воздухе.
Но вот она упёрлась в конец пещеры. Он оказался небольшой квадратной келийкой. В одном конце, на возвышении, стоял глиняный светец, фитиль которого горел красным пламенем. С другой стороны она заметила глубокую нишу наподобие высеченного гроба. Внизу этой ниши, на твёрдой глиняной земле, она увидела начертанный крест, а над ним надпись:
«Крест Спасителя, спаси мя!»
Под этой надписью находилась другая, сделанная кириллицей: «Гробница раба Божия Иоанна». На этой же стене, сбоку, была другая надпись, выполненная теми же буквами: «Много пострадал я, Господи! Упокой мою душу». У изголовья этой гробницы, в которой добровольно сокрылся живой человек, на дубовом пне лежало житие святых отцов печерских и несколько ломтей чёрного хлеба, который приносили окрестные жители пустыннику.