К морю Хвалисскому
Шрифт:
Ободренные подобным напутствием, егеты пришпорили скакунов. Однако, когда до пешей цепи оставалось не более пяти шагов, новгородцы и англы все как один упали на землю, прикрывшись щитами. Не успев разобрать, что произошло, да и не в силах сдержать разгоряченных скакунов, воины промчались над их головами, не причинив никакого вреда, и с разбегу врезались в вал, из-за которого на них обрушились тучи стрел.
Пытаясь спасти своих людей от неминуемой гибели, вожди родов попытались развернуть конницу крыльями, но в этот миг над валом взметнулись полдюжины столпов пламени: это вступили в битву огнеметные трубки Анастасия.
— Цельтесь в самую
Хотя горючей смеси хватило лишь на то, чтобы подпалить одежду нескольким десяткам передних вершников и осыпать искрами гривы их лошадей, свое предназначение она исполнила безупречно. Лютобор был прав, говоря, что битву можно выиграть еще до ее начала. Взбесившиеся от страха лошади с безумным ржанием и храпом взвивались на дыбы, садились на круп, не слушая узды и сбрасывая на землю седоков. Одни неслись, куда придется, волоча за собой запутавшиеся в упряжи тела, другие опрокидывались на спину, ломая ноги и калеча оказавшихся на земле людей. Повсюду слышались крики:
— Ой, шайтан! Спасите! Шайтан!
— Горе нам! Они позвали на помощь огненных Тенгу!
Те, кто сумел уцелеть в общей сумятице, пустились в беспорядочное бегство. Но, оказалось отступать некуда. Новгородцы и англы, поднявшись, точно молодой лес после грозы, вновь стояли плечо к плечу, сомкнув ряды. Их мечи, поднимаясь и опускаясь, точно серпы на кровавой жатве, рубили без разбора и пеших и конных. А тех, кому удавалось спастись от булата, настигали безжалостные стрелы.
— Ну что, собаки паленые! — азартно вопил, размахивая клинком, Твердята. — Обрубили вам хвосты по самые уши! Будете знать впредь, как под чужими воротами лаять!
— Побереги перышки! Дуралей! — предостерегающе гремел рядом дядька Нежиловец. — Цыплят по осени считают!
В самом деле, радость молодого гридня была явно преждевременной. Не в силах наблюдать за бесславной гибелью передового отряда, хан Куря бросил в битву свою отборную дружину, тем более, что в хазарском строю эта линия так и называлась: «День помощи». Что ни говори, встреча с такими «помощниками» грозила новгородцам и их английским товарищам крупными неприятностями. Этого сыны Ветра, конечно, допустить не могли.
Когда верховые хана Кури преодолели примерно половину пути, им навстречу, крыльями обтекая вежу, замыкая кольцо, ставшее смертельным для «Утра псового лая», устремилась конница племени Ветра. Правое крыло вел хан Камчибек, командование левым взял на себя Лютобор, и если кому стоило пожалеть о том, что он внял просьбе брата и боярскому совету, то только его врагам. Чалый Тайбурыл, словно солнечный луч в толщу снега и льда, врезался в ряды противника, неся ужас и смятение, а за движениями Дара Пламени успевали проследить лишь те, кому удавалось ускользнуть от его смертоносного прикосновения. Впрочем, таких было немного, и спасались они для того, чтобы пасть от сабель всадников Органа или изведать на себе остроту зубов не покинувшего хозяина и в этой битве Малика.
Не отставал от приемного брата и хан Камчибек. Его манеру сражаться следовало бы сравнить с боярской, с той разницей, что вместо палубы корабля под ним перебирал быстрыми ногами верный конь, а тяжелый франкский меч заменяла более удобная для конской рубки сабля. Не особо поспешая, он успевал уделить внимание всякому, кто себе на погибель искал встречи с ним, не забывая при этом следить за ходом сражения и отдавать приказы.
В
И все же сыскался один удалец, которому посчастливилось прорваться через этот живой заслон. Уж больно хотелось ему глянуть в бесстыжие глаза великого Кури, уж слишком горячо его сердце жег стыд за проявленную слабость и нестерпимой отравой разъедало его душу уязвленное самолюбие и горечь утраты.
Лишь только в битву вступила конница сынов Ветра и первое копье преломилось о первый щит, хан Моходохеу со своими людьми устремился в самую гущу, сторицей оправдывая данное ему прозвище Черный богатырь. Черным смерчем, моровым поветрием налетал он на врага, рубил-колол без устали, не останавливаясь даже для того, чтобы взглянуть в объятые смертным оцепенением лица. Наконец под его страшным натиском рухнули один за другим ближайшие егеты, и хан Моходохеу оказался один на один с великим Курей.
На лице великого сына Церена обычную надменность на какое-то время сменил испуг. Лишившись живого щита, он теперь вынужден был сам защищать свою жизнь, да еще и в борьбе с таким соперником, какого он не каждому врагу хотел бы пожелать. Впрочем, замешательство длилось недолго, изворотливый разум мгновенно подсказал степному владыке наиболее приемлемое для него решение.
— Сын мой! — воскликнул он, убирая в ножны саблю и с распростертыми объятьями устремляясь навстречу хану Моходохеу. — Неужели я тебя, наконец, увидел! Дня не проходило, чтобы я не вспоминал о тебе, ночи не протекало, чтобы Гюлимкан не проливала по тебе слез. Почему ты ее покинул? За что вынудил ее бежать, как лань от волка? Зачем обрек ее на страдания, пережить которые она не смогла?
Сказать, что речь хана Кури поразила Черного богатыря, значило не сказать ничего. Бедняга просто остолбенел от изумления. Неужто он что-то недопонял, неужто княжна Гюлимкан все же любила его и раскаивалась в содеянном. Ах, зачем он позволил себя уговорить, зачем поехал с ней в гости к Сынам Ветра. Обернись все иначе, Гюлимкан стала бы его женой.
Не давая хану Моходохеу опомниться, великий Куря обхватил двумя руками клинок его сабли и приставил к своей груди.
— Давай, Моходохеу хан! — продолжал он с надрывом. — Доверши начатое! Отними жизнь безутешного отца, ибо без Гюлимкан пребывание в этом мире мне не в радость! Зачем богатство и власть, когда их некому завещать? Померк светоч моих очей! Закатилась утренняя звезда моего небосклона! Не медли, Черный богатырь, отправь меня скорее к моей Гюлимкан!
Таких слов Моходохеу вынести уже не мог. Круглое его лицо исказила гримаса боли, слезы брызнули из щелочек-глаз.
— Сын мой! — воззвал к нему великий Куря, осторожно отводя меч от своей груди. — Я вижу, ты раскаиваешься и скорбишь! Иди же ко мне, и мы вместе будем оплакивать мою бедную Гюлимкан!
Он привлек молодого хана к себе, но лишь только юноша оказался в его объятьях, в руке степного владыки сверкнул нож. Черный богатырь не успел ничего предпринять, вряд ли он даже понял, что произошло. Сначала великий Куря ударил его в живот, а затем бестрепетная рука безжалостного хана нанесла удар в сердце.