К востоку от Эдема
Шрифт:
Не так-то легко заботиться обо всем этом, и если еще не блюсти экономию, то можно влезть и в убытки. Так что Фей обрадовалась, когда Кейт предложила помогать в закупках, в составлении меню; непонятно лишь, как ухитрится Кейт находить время. Но ухитрилась, — и в первый же месяц хозяйствования Кейт не только питание в доме улучшилось, а и по лавочным счетам расходы снизились на треть. И счета прачечной — Фей не знает, что такое Кейт сказала там приемщику, но подешевело вдруг на двадцать пять процентов. Теперь уж Фей не представляла, как могла прежде обходиться без
Перед вечером — перед началом работы — они теперь сидели у Фей вдвоем и пили чай. Кейт покрасила в комнате деревянные панели, повесила кружевные гардины, и стало гораздо уютней. Девушки начали уже понимать, что у них не одна, а две хозяйки, — и девушки были рады, потому что ладить и Кейт просто. Она, правда, велела им ввести в обслуживание клиентов дополнительные штучки, но не повредному велела. Девушкам самим было забавно и потешно.
Прошел год, и теперь Фей с Кейт было водой не разлить. «Вот увидите когда-нибудь дом перейдет к ней», говорили девушки.
А она оказалась и усердной рукодельницей — занималась вышиванием тончайших батистовых платочков. У нее прелестно получались вензеля. Почти у каждой девушки был носовой платок работы Кейт, и девушка им дорожила.
В конце концов случилось то, что и должно было случиться, — Фей, в ком было очень сильно материнское начало, стала смотреть на Кейт как на родную дочь. В сердце Фей возникла нежность, и взяла свое врожденная порядочность: «Не хочу, чтобы моя дочь была проституткой». Нежелание весьма естественное и резонное.
Фей задумалась, как завести об этом речь. Ведь целая проблема. Напрямик заговорить было не в характере Фей. Не могла она брякнуть «Хочу, чтобы ты перестала быть шлюхой». Фей начала так;
— Я все хочу тебя спросить, если только это не секрет. Что шериф тебе сказал тогда — о боже! уже год прошел с тех пор. Как быстро идет время. И чем ближе к старости, тем, видимо, быстрей. Он у тебя почти час пробыл. Разве он — но нет, конечно, нет. Он человек семейный. Он к Дженни ходит. Но если секрет, тогда не говори.
— Да никакого секрета, — отвечала Кейт. — Спроси ты меня, и я тогда же рассказала бы. Он велел мне уехать домой. Но был не груб. Я объяснила, что не могу, и он все понял, был так мил.
— Ему-то ты открыла, почему не можешь? — спросила Фей ревниво.
— Конечно, нет. Тебе не открываю, а ему неужели открыла бы? Не глупи, родненькая. Какая ты смешная.
Фей улыбнулась успокоение, уютней устроилась в кресле.
Храня безмятежное выражение на лице, Кейт мысленно вспомнила тот разговор с шерифом слово за словом. Шериф ей, правду сказать, даже понравился — своей прямотой.
Затворив дверь, он окинул комнату цепким взглядом хорошего полицейского и не увидел ничего личного, приметного — ни фотоснимка, ничего, кроме одежды и туфель.
Он сел в ее камышовое креслице-качалку, и зад его, не уместясь на сиденье, выпятился с боков. Потом шериф сплел пальцы, и они зашевелились, засовещались меж собой, точно муравьи. Он заговорил бесстрастным тоном, как будто его не слишком занимали собственные слова.
Сперва она приняла свой смиренный, слегка глуповатый вид, но, послушав шерифа минуту-другую, сбросила эту личину и впилась в него взглядом, стараясь прочесть его мысли. Он не то чтобы глядел ей в глаза и не то чтоб не глядел. Но она чувствовала, что и он изучает ее. Она ощутила, как взгляд его скользнул по ее лбу, по шраму — точно пальцами прошелся.
— Я не хочу заводить на вас папку, — сказал он негромко. — Я уже давно на должности. Еще один срок — и, пожалуй, с меня хватит. А лет пятнадцать назад я бы, знаете ли, покопался в вашем прошлом, проверил и, думаю, обнаружил бы у вас там, мадмуазель, что-нибудь препакостное. — Он помолчал, давая ей возможность возразить, но возражения не услышал и медленно кивнул головой. — Дознаваться не хочу, — сказал он. — А хочу, чтобы в моем округе было тихо-мирно. Во всех смыслах — чтобы люди могли спокойно спать ночью. Я с вашим мужем не знаком, — продолжал он, и Кейт поняла, что он заметил, как она вся слегка напряглась. — Но слыхал, что человек он хороший. И что досталось ему крепко. — Он кратко глянул ей в глаза.
— Вам ведь интересно узнать, легко вы его ранили или же насмерть?
— Да, — сказала Кейт.
— Что ж, он поправится — плечо разбито, но он встанет, За ним этот китаец здорово ухаживает. Конечно, он наскоро сможет поднять что-нибудь левой рукой. Сорок четвертый калибр дырявит человека основательно. Если ом не вернулся китаєза, он бы истек кровью и вы бы сейчас были у меня в тюрьме.
Кейт не дышала — слушала, старалась по словам, по тону угадать, что будет дальше, — и не могла.
— Мне так жалко, — сказала она тихо.
Глаза шерифа ожили.
— А вот это уж вы оплошку допускаете, — сказал он. Жалко вам, как же. Я знал одного вашей породы — вздернул его двенадцать лет назад на площади перед окружной тюрьмой. У нас тогда вешали.
Комнатка с кроватью темного красного дерева, с умывальником (мраморная раковина, таз, кувшин и дверца, где ночной горшок), а по стенам бессчетно повторенные розочки обоев — комната была бездыханно тиха.
Шериф поглядел на репродукцию, изображающую трех лишенных туловища ангелочков, три головки, кудрявые и ясноглазые, а там, где положено быть шее, — крылышки вроде голубиных. Шериф нахмурился.
— Странная картинка для бардака, — сказал он.
— До меня еще висела, — сказала Кейт, чувствуя, что сейчас он перейдет к делу.
Шериф выпрямился в креслица, разнял пальцы, сжал ими подлокотники. Даже ягодицы его несколько поджались.
— Вы двоих младенцев бросили, — сказал он. — Сыновей своих. Но не бойтесь. Я вас возвращать домой не стану. Я бы даже приложил немалые усилия, чтоб не дать вам возвратиться. Знаю вашу породу. Я могу выгнать вас за черту округа, а соседний шериф погонит вас дальше — и так, пока не плюхнетесь в Атлантический океан. Но не стану этого делать. Блядь есть блядь. Живите себе. Только не доставляйте мне хлопот. Кейт спокойно спросила: