Качели Ангела
Шрифт:
– Когда я могу увидеть сына?
Доктор покачал головой, только что прошла многочасовая сложнейшая операция, они сделали всё возможное, дальше дело ухода и выносливости молодого организма. Но позднее, смягчившись, приобнял худенькую женщину за плечи и глядя в глаза сказал:
– Как только я увижу, что это возможно, я разрешу вам ненадолго приходить к сыну.
– Спасибо, доктор, пусть Господь благословит ваши руки. Спасибо вам за всё, я буду ждать. Сколько нужно.
Потекли длинные дни, они тянулись как тянучая липкая патока, стекая по листкам календаря красными кровавыми каплями. Шло время, но Санька оставался в коме и не мог самостоятельно дышать. Однако к облегчению
– Пашенька, умоляю тебя, не надо. С твоим сердцем это лишнее. Ты увидишь Саньку, расстроишься, и снова будет приступ. Я не выдержу, если с тобой тоже что-то случится. Ведь у меня нет никого, кроме вас. Прошу тебя, миленький мой, я сама.
Когда она впервые вошла в это царство сокрытое от посторонних глаз, в это святая святых, ей вдруг стало жутко. За спиной её неожиданно мягко затворилась тяжёлая металлическая дверь, без стука, без хлопка. Впереди был длинный полутёмный коридор, в который выходили двери реанимационных залов. В одном из них её сын. В котором?
Ей выдали одноразовое бельё – голубой халат, бахилы и шапочку, и когда она облачилась, повели в самый конец коридора. По пути женщина краешком глаза успела заметить сквозь большие стеклянные окна, лежащих на кроватях людей, укрытых простынями, с кучей проводков вокруг. В горле пересохло. Это были чужие люди, но сердце уже сжалось от боли и сострадания к этим несчастным, а как же она выдержит сейчас, увидев собственного единственного сына в окружении этих приборов, без сознания, обезображенного травмами? Нет, отмахнула она от себя минутную слабость, она будет сильной, ради Саньки, ради Павла, её мужа. И она смело шагнула в палату.
На кровати лежал Санька. В палате он был один. Это было хорошо, ведь так они никому не станут мешать. Медсестра предупредив о том, что ничего нельзя трогать, ушла, оставив мать наедине с сыном. К горлу подступил предательский комок, но мать сглотнула его и решительно подошла к кровати:
– Здравствуй, сыночек! Вот и я пришла. Слава Богу, разрешили мне теперь к тебе приходить, а знаешь что это означает? Что тебе стало лучше, иначе Иван Аркадьевич не позволил бы мне тут находиться. Вот, идёшь ты на поправку, милый. Я теперь каждый день буду приходить. А ты давай, набирайся сил, скоро у тебя день рождения, юбилей ведь, двадцать пять лет как-никак. Надо поправляться.
Мать придвинула к постели табурет, принесённый медсестрой, и присев, взяла сына за руку.
– Эх, Санька, ты ж боец у нас! В армии отслужил. Нельзя сдаваться, сынок. Жив остался, врач операцию провёл, теперь всё от тебя зависит – насколько ты жить хочешь. А Ксения-то наша, невеста твоя, знаешь как переживает? Тоже сюда рвалась, да ведь нельзя всей толпой, только мне одной разрешили и то слава Богу на этом. Уж так я благодарна Ивану Аркадьевичу. Ксюшеньке от тебя привет передам, хорошая она у нас какая, сынок, и где ты нашёл такую девушку? Прямо из прошлого века барышня. Родители видать молодцы, такую дочь воспитали. Вот поправишься, сынок, свадьбу сыграем, ух какую! На нашей с отцом свадьбе, помню, всё село гуляло, так весело было. А дед Афанасий-то напился, в хлев пошёл спать, думал к себе в избу зашёл, бабка его обыскалась, где дед? А он в хлеву-то спит, к свинье под бок пристроился, свинью как раз поросята сосали, ну и этот порося-переросток рядом завалился. И гармонь рядом стоит. Бабка ну его ругала, хрыч, мол, старый, до чего напился, а мы хохочем.
Мать рассмеялась,
– Ох, дура я, нашла где хохотать, тут людям тишина нужна. Прости, сынок. Что-то вспомнилось мне. Давай-ка лучше посидим тихонько, помолчим. Снег нынче за окном как красиво идёт, сказка просто.
И женщина замолчала, поглаживая и перебирая в своей руке пальцы сына.
Выйдя из больницы через час, она как в тумане добрела до парка, что находился рядом с больницей, села на заснеженную скамейку и долго рыдала навзрыд. Это был первый и последний раз после аварии, когда мать позволила себе слёзы. Через полчаса, утерев лицо, она поднялась со скамейки и решительными шагами пошла в сторону дома.
Шли дни. Мать словно и не жила, не замечала ничего происходящего вокруг, кроме этих ежедневных походов к сыну. Спасибо Ксении, приходила к ним каждый день, помогала прибраться, что-то сготовить. Да и родители Ксении отозвались на беду, поддерживали, звонили, предлагали помощь. Не остались в стороне и друзья и сослуживцы сына. Всех сплотило это страшное происшествие, не зря говорят – друг в беде познаётся. А у сына видно, все друзья настоящие были.
И вот завтра Рождество. Праздник святой, великий. Радость миру. Спаситель родился. А ещё их сын Александр. Двадцать пять лет назад пришёл в мир новый человек. Как она рада была, что в такой светлый день сын родился. Да и имя дал ему муж сильное, красивое – Александр, означает оно «защитник», «оберегающий муж». Только вот сейчас самому Саньке нужна защита и помощь, его самого нужно оберегать и делать всё возможное к тому, чтобы он пришёл в себя. Но пока что всё было без результатов, сын находился в коме уже месяц.
– Слышишь, Санька, свитер говорю тебе связала, когда вставать-то собираешься? Так ведь и зима пройдёт.
В ответ неожиданно раздался хриплый стон. Мать вздрогнула и метнулась раненой птицей от окна к постели сына, замерев и боясь спугнуть его первый самостоятельный вздох. Через пару секунд снова послышался хриплый стон, словно человек, который пробуждается утром ото сна пробует свой голос.
– Дыши, сыночек, дыши, – прошептала мать.
И в это мгновение Санька шумно вдохнул и открыл глаза. Мать прижала ладони к губам, замерла на секунду и тут же, опомнившись, со всех ног бросилась из палаты:
– Он очнулся, он очнулся!! – забежала она в ординаторскую без стука, и, схватив Ивана Аркадьевича за руку, с силой начала трясти её – Доктор, сынок мой очнулся! Идёмте скорее!
Доктор бегом бросился в палату. На ходу крикнул медсестре, чтобы бежала за вторым врачом Леонидом Николаевичем. Забежав в палату, все увидели, что Санька приподнял слегка руку в слабом приветствии и уже осмысленным взглядом осмотрел собравшихся.
Мать пока попросили удалиться. Но она не ушла домой, а ждала тут же, за железной дверью отделения. Через два часа закончился рабочий день и Иван Аркадьевич вышел из реанимации, одетый в строгое длинное пальто.
Мать подбежала к нему с умоляющим взглядом, врач взглянул строго:
– Эх, ладно, но не больше десяти минут. Только ради такой радости. Сам рад не меньше вас! Но смотрите, десять минут, иначе больше не пущу ни разу! – и он погрозил кулаком.
Мать схватила крепкую, твёрдую ладонь врача и горячо её поцеловала:
– Храни вас Бог, доктор. Это вы спасли нашего сына.
– Ну-ну, ещё чего, – смущённо пробормотал врач, – Идите уж, пока я не передумал, а мне домой пора.
В палате казалось что-то неуловимо изменилось. Тот же столик у кровати с препаратами, те же приборы, та же тишина, но уже не мучительно повисшая в воздухе, а разлитая блаженством и покоем.