Качели времени. Следствие вели
Шрифт:
Пока же можно выпить кофе, потрепаться с группой. Кто-то предпочитает настраиваться на выступление сидя в полном одиночестве и сохраняя гробовое молчание. Но не мы с ребятами. Нам нужна поддержка и к тому же можно еще раз пройтись по основным моментам, убедиться, что у нас все в порядке, успокоиться.
Да, это не первый наш концерт и уж конечно не последний. Но каждый раз я волнуюсь так, словно у меня дебют. Вот и партии свои знаю на отлично, и команда у нас прекрасная, всегда помогут, если вдруг что. Но все же каждый раз перед выходом на сцену я чувствую, как учащается дыхание, как сильно бьется сердце. Хотя, честно говоря, мне это нравится. В тот день, когда я не почувствую волнение на выступлении, уйду из группы. Дело, которым ты занимаешься, должно тебя трогать, иначе зачем ты это делаешь? Так тетя Саша говорит и я с ней полностью согласна.
Занятая такими мыслями, я осушила чашечку, поставила ее на стол и встала. Вернее, попыталась. Почему-то зеркало, в котором я только что созерцала свое отражение, поплыло влево. Мигнули и погасли окружающие его лампочки. Пол вдруг начал уходить из-под ног, я взмахнула рукой и задела чашку.
Жалобно звякнув, она, словно заснятая рапидом, спланировала на пол и раскололась. Я последовала ее примеру, разве что не звякала. Но колени вдруг подогнулись и я рухнула рядом. В голове зашумело, живот пронзила резкая боль, дыхание перехватило, а с губ сорвалось тихое шипение – я даже на помощь позвать не могла! Только лежала и смотрела на любимую чашку, которая раскололась на две одинаковые половинки.
Что было дальше, я помню смутно. Появился кто-то из наших, поднял шум. Вот уже меня кладут на диван, зовут врача. Говорят, что я без сознания, но это же не так! Я все вижу и слышу, понимаю и только не могу сказать об этом. Но вот появляются врач и одновременно с ним – отец. Он бледный, белый, как лист бумаги. Врач светит мне в глаза фонариком, достает какие-то приборы, что-то говорит папе, а тот кивает и впивается встревоженным взглядом в мое лицо.
А в плечо в это время впивается игла шприца. Я боюсь уколов, но сейчас даже вздрогнуть не могу: меня словно парализовало. Чувствую только эту страшную боль в животе и комариный укус шприца. Хотя нет, боль вдруг стихает, словно кто-то отрегулировал ее уровень, как регулируют громкость на старом радиоприемнике. А еще через пару мгновений я понимаю, что меня одолевает сонливость. Что это, черт возьми, я не хочу спать! Но меня спрашивать, кажется, никто не собирается.
Очнулась я уже в больнице. Распахнула глаза и сразу же зажмурилась: яркий свет резал не хуже ножа. А со зрением-то у меня что? Прислушавшись к себе, я поняла, что боль в животе еще имеет место быть, но она уже не острая, а тупая, ноющая. Если не шевелиться, то я ее почти не ощущаю.
Впрочем, шевелиться и так не было ни желания, ни возможности. Мои руки опутали провода, в вену воткнут катетер, присоединенный к капельнице. В изголовье тихонько жужжат и пищат приборы. Картина страшная, так много всего, будто я при смерти. А рядом с кроватью на кресле тихонько дремала мама.
– Ма… – даже полслога причинили мне жуткую боль!
Язык распух, странно, как он во рту поместился. И стал он очень острым, буквально резал сухое небо. Странно, что я не ощущаю жажды. Хотя нет, не странно, ведь я подключена к капельнице.
Мама открыла глаза и тут же нажала на кнопку вызова врача. Сама тем временем дала мне попить и погладила по голове.
– Не бойся, милая. Мы вас вытащим. Вас обеих. – произнесла она.
Хотела я поинтересоваться, кого это нас. Но вода вдруг обожгла пищевод, накатила новая волна боли и я снова упала в темное, вязкое, бессознательное.
Когда я снова пришла в себя, рядом со мной сидел уже папа. Я, памятуя о предыдущем опыте, глаза открывала осторожно и сейчас, сквозь ресницы, тихо наблюдала за отцом. И испугалась, потому что выглядит он очень неважно. Бабушка говорит, что в нашей семье все долго сохраняют молодость, как внешнюю, так и внутреннюю. Она права, потому что родители и правда все еще выглядят молодо, хотя им уже за пятьдесят.
Но не сейчас. Глаза у папы запали, черты лица заострялись. Темные круги под глазами – будто он не спал примерно неделю, глубокая морщина прорезала лоб. Да и вокруг губ, которые так часто расплываются в улыбке, появились резкие морщины. Отец словно лет на двадцать постарел и его новое лицо очень странно и страшно контрастировало с густой гривой светлых кудрей.
– Па… – прошептала я. Сейчас говорить было уже легче. – Па, что с тобой?
– Мара. – отец взял мои руки в свои и постарался улыбнуться. – Со мной все хорошо. А ты не трать силы, их мало у тебя, девочка.
Я недоверчиво на него посмотрела. Какое «хорошо», если он так резко постарел? Да и мама тоже выглядела неважно. Но что же случилось и почему я в больнице? Это, конечно, из-за того приступа, который сразил меня перед концертом. Черт возьми, концерт! Я же подвела группу, подвела наших слушателей!
– Мара, не волнуйся. – встревожился отец, который прочитал мои эмоции по лицу и приборам. – Тебе нельзя сейчас переживать.
– Тебе тоже. – вдруг раздался голос Гигии, а после и она сама появилась в поле зрения.
Я удивленно посмотрела на врача, а потом еще раз огляделась, уже более внимательно. Нет никаких сомнений, я в больнице на Нибиру. Но Гигия ведь живет на Земле, во временах этрусков и крепко дружит с семьей отца мужа тети Саши, дяди Алекса. У нас вообще запутанная родословная, а члены рода живут на разных планетах и в разных временах, что не мешает нам всем дружить, любить друг друга и общаться. Сестра вот вообще в прежнее время отца и на Землю умотала, живет теперь там. Туда ей и дорога, впрочем.
Что же касается Гигии – это гениальный врач. Поэтому у нее с удовольствием лечатся все члены нашего рода. Даже мы, несмотря на то, что живем в далеком будущем относительно нее и у нас медицина находится на самом высочайшем уровне. Просто у Гигии действительно есть дар врачевания. И именно ее вызывают в самых тяжелых случаях. Да что ж такое со мной приключилось, если эта этрусская женщина сюда пожаловала?!
Я вскинула испуганный взгляд на Гигию. Та в ответ нахмурилась и зарядила шприц лекарством – наверняка снотворным. Мне в ответ оставалось только вздохнуть. С этой дамой спорить бесполезно, да и убежать, как в детстве, я от нее не смогу. Поэтому осталось только наблюдать за тем, как она вводит мне препарат. А потом снова погружаться в уже осточертевший мне сон, хотя выспалась я, честно говоря, на три года вперед!
Однако долго пребывать в лекарственном сне мне не дали. Я услышала странный высокий звук, противный и дребезжащий. Распахнула глаза и удивилась: ну и как я оказалась у нас дома? Неужели меня вылечили, выписали и, не приводя в сознание, доставили по месту прописки? Версия фантастическая, но иного объяснения я придумать не могу.
Ведь чувствую я себя нормально и никакие провода или капельницы ко мне не подключены. Так значит надо срочно найти родителей и узнать, что вообще произошло. Однако я не успела даже подняться с дивана, как вдруг снова услышала непонятный и противный звук. Повернув голову в его сторону, я увидела Тами. Сестра сидела у окна, в моем любимом кресле и терзала свирель.