Кадиш по Розочке
Шрифт:
– Вера, пока мама ищет телефоны, припомни, как все было.
– Уже рассказывала я - угрюмо повторила Вера, но все же начала - Мы с папой в зале ожидания сидели. А там душно было очень. Ну, я и попросила, чтобы мы на улице подождали немного. А потом уже поезд подали. Только еще не пускали никого. На перроне толпа была огромная. Нас оттеснили в угол. Там такой закуток есть. Папа уже собрался пробираться в вагон. А тут двое мужчин каких-то рядом оказались. Вроде бы, тоже пробираются. Они как-то меня от папы оттеснили, как бы, случайно. А потом один как
Вера замолчала.
– А потом что?
– спросил Давид.
– Что потом? Суп с котом - огрызнулась девушка - Папа побежал в милицию. А они сказали написать заявление, ехать на фабрику и там ждать. Я поехала с ним. Потом пришли эти, из НКВД, и стали кричать на папу, что он сам все украл. Меня отвели в другую комнату и там один, противный с усиками, как у таракана, все выпытывал, как все было. А потом меня выгнали, а папу увезли. Вот и все.
– Хоть какие они были. Эти, которые портфель вырвали?
– спросил Давид.
– Обычные. Я не успела рассмотреть. Там такая толпа была.
– Ну, высокие или низкие?
– Тот, который вырвал - высокий. Выше папы, наверное, на целую голову.
– Блондин или брюнет?
– не успокаивался Давид.
– Не помню. В картузе он был. Кажется... шатен.
– Ну, что-то необычное может запомнила. Хоть что-то.
– Не знаю. Может... У него наколка на руке была. Прямо, в глазах стоит. Такая, вроде бы русалка и якорь. А внизу надпись.
– Что за надпись.
– Не помню. Не разглядела - Вера опять захлюпала носом.
Все замолчали. Молчание висело над столом, как покрывало из липкой и неприятной паутины. Давид, вдруг осознав себя старшим, поспешил разорвать его.
– Мама, соберите все адреса московских друзей папы и напишите из мне на бумажке. Верочка, попробуй вспомнить хоть что-то об этих мужчинах. Ну, тех двоих, которые вырвали портфель. Розочка, тебе нужно полежать.
Малка (Мария Яковлевна) вопросительно посмотрела на дочь.
– Розочка, да?
– Да, мама.
– Сердечко мое! Такая радость, а дома все не слава богу. Прости нас.
– Что ты, мама! Я все понимаю. Потом, когда поможем папе, порадуемся. Я сейчас все равно не усну. Мы лучше с Яшей уроки проверим.
– Хорошо - вместо матери ответил Давид - А мы с Любой пока сбегаем в НКВД. Попробуем что-нибудь узнать.
Сидеть становилось все более невыносимо. Потому, схватив листок с телефонами, он кинулся из квартиры в направлении здания на улице Билецкого, где располагались ОГПУ, а позже НКВД, проглотившее ОГПУ. По делам фабрики ему приходилось общаться с сотрудниками этой конторы. С кем-то он даже был дружен. Одним из таких, скорее, не друзей, но приятелей, был следователь Коля Ершов. Он тоже воевал в гражданскую, был, хотя и старательно скрывал это, из виленских купцов. Да и человек был не злой.
Пропуск у Давида был. Но Любу не пустили. Ей пришлось остаться у входа. Давид быстро поднялся на второй этаж к знакомому кабинету. Постучал.
– Входите!
– донеслось из-за дверей.
Давид вошел. Ершов сидел за столом. Перед ним лежало несколько папок с 'делами', которые он вел. Может быть, даже с 'делом' Ефима Исааковича.
– Тут такое дело - начал Давид.
– Да, знаю я, Додька, знаю - невесело проговорил приятель - Начальство уже все решило. Деньжищи- то огромные. Кого-то нужно посадить за них. А тесть твой - вот он. Сам пришел. Удобно.
Он не весело усмехнулся.
– А что делать?
– Ох, боже мой - потянулся следователь - Сверху надо как-то надавить. Иначе потом хуже будет. Понимаешь, если в суд передадут, то тут уже такая возня пойдет, что врагу не пожелаешь. За наших их начальники вступятся. Просто перемелет система твоего тестя. Даже косточек не оставят. Тем более, он и так на ладан дышит.
– Что?
– ошалело спросил Давид - Почему на ладан?
– Так, шандарахнуло его на допросе. Ты что, не знал?
– удивился Ершов.
– И где он?
– В больнице. Где же еще? На Паскевича.
Давид вскочил.
– Я к нему сбегаю. Мы завтра сможем встретиться?
– Хорошо. Только сюда не приходи. Уж, очень сильно наши хотят твоего тестя засадить. Давай в парке встретимся, в обед.
Давид кивнул, соглашаясь, и пулей выскочил из кабинета. По дороге едва успев растолковать Любе, что случилось с отцом, он отправил ее за свежим бельем и какой-нибудь едой, а сам вошел в здание старой гомельской больницы. Давида долго не хотели пускать нянечки, наводившие порядок в отделении, потом милиционер, сидевший у входа. Наконец, умаслив нянечек и уговорив стража, он прорвался к Алекснянскому.
Тесть лежал один в маленькой угловой палате на втором этаже. Он был очень, невероятно бледный. Темная щетина особенно ярко и неряшливо смотрелась на впалых, бледных щеках. Лицо было как-то странно перекошено. Давид кинулся к тестю, которого не только уважал, но искренне любил.
– Отец, как Вы?
Алекснянский долго пытался начать говорить. Но губы тряслись, не желая складываться привычным образом. Наконец, он смог выдавить из себя слова:
– Додик, сядь рядом.
Давид сел на колченогий деревянный табурет рядом с кроватью. Тесть говорил медленно.
– Ты сам понимаешь, что нужно срочно бежать на почтамт и звонить в Москву.
– Да, папа. Не волнуйтесь. У меня уже есть список.
– Дай.
Давид протянул бумажку. Алекснянский пытался поднять руку, но у него не вышло. Давид наклонился над ним, держа бумагу рядом с глазами тестя.
– Я понял. Имеет смысл звонить третьему, четвертому и восьмому в списке. Остальные не помогут. Этим скажи все. Потом приходи сюда. Будем вместе думать. Эти деньги нужно найти.
– Да, как же мы их найдем? Может, это чужаки? Может они уже на море загорают? Не волнуйтесь, папа. Мы Вас вытащим.