Кадиш по Розочке
Шрифт:
Вместо дензнаков, которые дешевели с каждым днем, появились червонцы, обеспеченные золотом. Теперь зарплата Додика была пятьдесят червонцев. И это были деньги. Правда, лавочка приносила ему лично в три раза больше. Но это уже был другой вопрос. На эти деньги он оделся сам, с ног до головы одел Розочку, закончил ремонт и обставил дом. К концу года, когда у страны появилось новое имя - СССР или Советский Союз, дела и служебные, и домашние совсем наладились.
Жизнь Додика и Розочки вошла в какую-то колею. Шесть дней он работал на фабрике, решал проблемы с сырьем, сбытом, транспортировкой - тысячу постоянно возникающих проблем,
Однажды этот уже привычный ритм оказался нарушен. Казалось, вечер не предвещал ничего необычного, но, убрав тарелки после ужина, Розочка вдруг сказала:
– Додик, я хочу быть рядом с тобой всегда.
– Солнышко, ты и так рядом со мной, - весело сказал Давид, потянувшись обнять супругу.
– Нет. Ты не понимаешь!
– отстранилась Розочка.
– Чего не понимаю?
– Ну, вы с отцом что-то делаете, решаете кучу проблем. Я хочу быть с тобой.
– Как же...
– начал было Давид.
– Подожди. Дослушай. Я сходила в гимназию. То есть, раньше там была гимназия, а сейчас - торговый техникум. И я теперь - студентка бухгалтерского отделения. Буду днем учиться на бухгалтера, а вечерами будем вместе. Я все равно буду раньше тебя приходить.
Голос у Розочки был взволнованный и немного вызывающий. Додик не привык ее такой видеть. Он смутился. Конечно, он понимал, что оставляет ее одну на большую часть дня, что ей попросту скучно дома. Но эти мысли были где-то там, на периферии его жизни - ведь так живут все приличные люди. Мужчина зарабатывает деньги, содержит семью, а женщина занимается домом, общается с подругами, родней, ухаживает за детьми. 'Это, наверное, потому, что у нас нет детей' - подумал Додик, но вслух сказал другое:
– Конечно, родная! Если ты считаешь, что так будет лучше, я буду только рад. То, что ты будешь рядом, мне будет очень помогать.
– Не бойся. Я не буду мешать. Просто тоже хочу быть полезной.
На том разговор и закончили. Противиться новому увлечению жены Давид считал неправильным. Не только потому, что Розочке скучно, а потому, что любимая хочет быть вместе с ним, а это просто замечательно! Впрочем, жизнь их изменилась не особенно сильно. По крайней мере, для Додика. К его возвращению Розочка была уже дома. Ужин был на столе. Только к привычным темам разговоров добавились рассказы Розочки об обучении в техникуме.
Вот жизнь Розочки изменилась гораздо сильнее. Проводив мужа, она бежала на занятия в техникум. К ее огорчению, специальных предметов было немного, но и не специальные предметы иногда бывали интересными. Она честно спала на занятиях по марксизму, на политических мероприятиях, которых было много. Зато уроки литературы ей понравились - они были другими, чем в гимназии. Вел их старичок, переехавший в Гомель из Варшавы, где преподавал русскую словесность в Варшавском университете. Говорил он ярко, живо, убежденно. Рассказывал всякие интересные и трогательные штуки из жизни писателей и поэтов.
И все же с особым старанием она осваивала именно бухучет. Ведь именно здесь лежит дорожка для того, чтобы быть рядом с ее Додиком. Нравилось Розочке, что у нее появилось гораздо больше не то чтобы друзей, но приятельниц, собеседниц. Розочка стала ходить к ним в гости. Порой - хотя и нечасто - приглашала их к себе. Их 'барский' дом вызывал у однокурсниц, многие из которых были выходцами из рабочих семей, не самые теплые чувства. Додик не протестовал против гостей, хотя и предпочитал проводить вечера вдвоем с супругой. А Розочка гордилась и тем, что она нашла для себя место в жизни, и тем, что Додик понял ее желание, не вполне типичное для людей их круга.
По выходным они, надев лучшее платье, ходили в гости к родителям. Гуляли с сестрами Розочки и ее братом Яшей, который становился все более серьезным и любознательным молодым человеком. После прогулок был обед, приготовленный стараниями Ханны Яковлевны.
Недовольным оставался только Ефим Исаакович. Нет, он радовался, что семья вместе, не бедствует. Радовался счастью детей. Огорчало его другое. Он был хозяином даже в нынешних условиях страны советов. При этом, изделия его - вы понимаете, его!
– фабрики были, мягко говоря, не особенно качественными. Проще говоря, совсем не качественными. О шикарных туалетах речи даже не шло. Даже ширпотреб был так себе. Здесь строчка неровная, здесь раскроено не по лекалу... Все слова Додика о том, что сейчас и эта продукция прекрасно сбывается, не встречали понимания. Тесть только сокрушенно пожимал плечами:
– Да меня отец за такую сорочку порол бы каждый день!.. Хотя...
Было понятно, что 'хотя': на таких машинках, из такой ткани лучше и не сошьешь. Но закупка оборудования - штука дорогая. Хорошая ткань, конечно, дешевле, но тоже не бесплатно. Столько лавочка Додика дать не могла. Столько мог выделить только московский наркомат. Даже в Минске таких денег не было.
Но наркомат мог дать, а мог и не выделить, ведь первоначально предполагалось, что предприятие будет приносить деньги. Пока так и было. Франты и франтихи шили себе одежду у частных портных, а обычные люди покупали готовое изделие их фабрики. И далеко не только в Гомеле. Все это было так. Но Алекснянский видел иную картину.
– Понимаешь, - говорил он Давиду в минуты особенно доверительных бесед, - долго изоляция России продолжаться не может. Она слишком большая. Ну, не РСФСР или БССР, а большая Россия, как ее не назови. А как только мы откроемся миру хоть немножко, понадобятся качественные изделия. Людям же в чем-то нужно будет ездить в Европу. Поедут в дреке - с ними и разговаривать будут, как с гопотой. А меха? Ты представляешь, сколько будет стоить в Париже или в Лондоне хорошо сшитая шуба из русского меха? Вот. Я хочу, чтобы все это было у меня. До границы здесь рукой подать. Не через поляков, так через Литву и немцев продадим. Нужно только сырье и оборудование. И тогда мы станем давать дохода больше, чем все остальные предприятия города. Причем, заметь не в советских бумажках, а в валюте.
Другого выхода не было, и пришлось Алекснянскому ехать в Москву. Додик, теперь уже Давид Юделевич, остался на хозяйстве, которое становилось все сложнее и сложнее. Несмотря на то, что хозяйство в советской стране называлось плановым, все планы летели к той самой матери, стоило им столкнуться с жизнью. Поставщики срывали все сроки поставок. Магазины требовали продукцию, которой всегда не хватало. Поезда ходили не по расписанию, а так, как им удобно. Постоянные проволочки рождали неразбериху. При этом, каждый старался свалить ответственность за неразбериху на другого.