Кадиш по Розочке
Шрифт:
Так, в хлопотах, пролетела зима. Сугробы в Малаховке просели. Дома стояли серые и печальные, окруженные столь же серыми елками. Но постепенно по улицам подмосковного поселка повеял весенний ветер, неся новые думы, новые настроения. Земля у дома просохла. На холмиках зазеленела трава, а на деревьях набухли почки.
Жизнь в доме Алекснянских текла не торопливо, без особенных изменений. Утром работающие уезжали в Москву, а мама и Розочка с сестрами оставались дома. Дел не то, чтобы стало меньше. Но к ним привыкли. Появилось свободное время, когда четыре женщины собирались в комнате матери, говорили, читали старые книги, думали о будущем. Сам дом, с его лесенкой на второй этаж, верандой и длинными, путаными коридорами
И только оказавшись одной в их с Додиком комнате, она давала волю чувствам. Не правильным чувствам. Да, она любила мужа, но в эти минуты ее охватывала непонятная обида на мир, на семью, и на Додика. Начинало казаться, что не он исчез, подхваченный злым ветром, а бросил ее одну в этой непонятной жизни. В такие минуты она подолгу ходила от стенки к стенке или сидела на их кровати, задыхаясь от жалости к себе. Почему? Что она делала не так? Почему именно ей выпала доля обрести своего мужчину и так нелепо потерять его? От этих мыслей было тошно и стыдно. Но они приходили с завидным упорством, мешая жить.
Так продолжалось до конца лета, когда дом огласил крик маленького Якова с такими же, как у отца, оттопыренными ушами. Розочка, так и не познавшая радость материнства, полностью замкнулась на братике. Научилась пеленать, купать в небольшой ванночке. Часами гуляла с ним по саду возле дома. Собственно, с Яковом, Яшенькой носились все. Но только для Розочки он был спасением.
Яша успел уже сделать первые шаги и выговорить первые слова, когда вся жизнь Алекснянских резко изменилась. Отец получил новое и очень странное назначение - в Гомель на одну из фабрик, некогда ему и принадлежащих. Переехали не все. Кто-то остался в Малаховке. Кто-то перебрался в Москву. На запад перебирались только сам отец, мама и она с сестрами и маленьким братиком.
Гомель Розочке даже понравился. Хотя помнила она его совсем другим. За годы войны многое было разрушенным. Пришел в запустение даже замок - гордость горожан. Им выделили небольшую для их увеличившейся семьи квартиру на улице, соединявшей вокзал и парк при замке. Но и эта квартира (своя, отдельная) казалась роскошью. Квартира была в старом двухэтажном доме, некогда принадлежавшем одному из компаньонов отца, то ли успевшему сбежать за границу, то ли сгинувшему в горниле войны.
Отец сутками пропадал на фабрике, пытаясь возродить разрушенное за годы войны производство. Женщины обживались на новом месте. Не хватало всего: мебель, белья, посуды. Далеко не все смогли увезти из Малаховки. Мать сутками кипятила воду, мыла и стирала все вокруг себя, опасаясь прокатившейся по Гомельщине эпидемии тифа. Правда, ко времени их приезда эпидемия пошла на спад. Но соседи рассказывали о трупах и умирающих, которые лежали прямо на улицах города.
Постепенно быт налаживался. Появились даже шторы на окнах, в большой кухне, исполнявшей роль гостиной и столовой, а, порой, и спальни, повисла люстра. Маленький Яша забавно ковылял по всей квартире, приговаривая что-то очень важное себе под нос.
Память о Додике и всей жизни с ним связанной стала размываться, вспоминаться, как счастливый летний сон, когда хочется не просыпаться, а длить чудесные мгновения. Но сон оставался сном, а жизнь жизнью. В последнее время Розочка пристрастилась к чтению. Только, если раньше ей нравились приключения, яркие переживания, то теперь хотелось читать что-то спокойное, неторопливо-размеренное.
В один из теплых летних дней она, накинув на плечи платок, уселась с 'Асей' Тургенева на скамейке у подъезда. Сад ограждал ее от городских шумов, и она с наслаждением вживалась в тот, исчезнувший мир на страницах романа. Вдруг ей послышалось, что ее окликнули. Еще не осознав, кто и зачем ее зовет, она начала оглядываться. За оградой стоял невысокий чем-то знакомый солдатик и не отрываясь смотрел на нее огромными синими глазами. Розочка вскочила! Не может быть! В этот миг невероятная слабость охватила ее и она снова опустилась на скамейку...
... Уже почти неделю Додик жил в Гомеле. Все это время его не покидало ощущение нереальности, сказочности происходящего. Розочка не отходила от своего неожиданно обретенного супруга ни на шаг. Да он сам не смог бы пережить и получаса разлуки. Алекснянские занимали по нынешним временам царскую жилплощадь: четырехкомнатную квартиру. Монаршие апартаменты дополняла собственная кухня, назначенная столовой и гостиной, и ванная. В прежние годы в таком жилье было бы тесно и супружеской паре. Но теперь, когда целыми семьями люди теснились в одной комнате, это было совсем по-барски. Розочке и Додику выделили маленькую комнатку с широким окном, откуда они выходили только, чтобы наскоро чего-нибудь поесть или недолго прогуляться по городу.
Все хозяйство вела Мария Яковлевна, девочки помогали ей. Тем более, что численность семейства Алекснянских увеличилась. У Розочки появился брат Яша, будущий наследник и продолжатель дела жизни Ефима Исааковича. Пока же будущий продолжатель благополучно спал в кроватке или бегал по комнатам, путаясь под ногами взрослых, Хотя Вера служила в какой-то советской конторе, да и Розочка тоже где-то числилась. По-настоящему работал только тесть. За все время Додик видел его только один раз: они обнялись, перекинулись парой фраз, и Ефим Исаакович убежал по каким-то своим делам. В остальные дни он уходил на работу, пока молодые еще спали, а возвращался, когда они уже находились в объятиях Морфея.
Сам Гомель медленно, но верно оправлялся от тяжкой болезни. На улицах - даже центральных - многие дома были разрушены, парк и замок, которыми в прежнее время гордились горожане, стояли запущенные и заброшенные. Большая часть заводов стояла. Люди, которые встречались молодым супругам во время прогулок, были одеты в латаные и перелатаные шинели и гимнастерки, потертые пальто. Очень много было беспризорников, сбивавшихся точно стайки ворон у рынка и вокзала. В большей части магазинов отоваривали только по карточкам. Часто попадались типажи, живо напоминавшие Додику его недолгих знакомцев Штыря и Васятку. Эти 'господа' неторопливо проходили мимо, цепким взглядом выделяя у прохожих наличие или отсутствие пухлого бумажника. Но скромная армейская форма Додика (да и платье Розочки, всегда без украшений) их не привлекали. Город словно оглох и сжался, напуганный прокатившимися через него волнами насилия.
Но упрямая жизнь, бесконечная и великая человеческая привычка продлять себя из вчера в завтра, уже давала о себе знать. Во время прогулок Додик видел все больше людей, латающих порушенное жилье, чинящих изгороди. Открывались лавки и мастерские, где, хоть и дорого, но можно было купить почти весь довоенный ассортимент товаров. Юркие продавцы зазывали немногочисленных покупателей. А стихийные рынки-'толчки' возникали то здесь, то там. На площади перед вокзалом, по Замковой улице, по улице Румянцевской толкались укутанные в платки дородные тетки, мужики с бегающими глазками, предлагающие продукты, старые вещи, какие-то поделки 'из Европы' и одному Всеблагому известно что. К ним подходили, приценивались, брали. Жизнь - не красивая, не такая, как хотелось бы - уже шла. Настоящая, живая. Похоже, тесть был прав: власть поняла свою неспособность кормить даже саму себя, а не то, что людей. И просто для самосохранения она дала возможность маленькому человеку вздохнуть.