Кадиш по Розочке
Шрифт:
– Ну, Додик, скоро и Гомель. Тебе выходить, а мне дальше ехать. Эх-ма! Домой...
– Да, - коротко ответил Додик. Говорить не хотелось. Он достал кисет с махоркой, свернул козью ногу, закурил.
– Поделись куревом, - окликнул его приятель.
– Всегда, пожалуйста, - протянул он кисет.
...Прошло уже больше двух лет, как по нелепой случайности он оказался бойцом Красной армии и 'защитником завоеваний революции'. До самого фронта он надеялся как-то сбежать, но... Комиссары понимали, что такое настроение едва ли не у каждого солдата. Вместе с ними ехали 'партийцы' - члены партии большевиков, призванные по большевистскому 'партийному призыву'. Они редко садились к общему костерку, больше жили своим кругом. Но за всем бдели. Причем, как позже понял Додик, не только за солдатами,
– 'Товарищи' заложили, - мрачно проговорил рабочий, ехавший в одной теплушке с Давидом.
Чуть ли не на каждой станции очередной комиссар говорил им почти одни и те же слова про революцию, про сказочную жизнь, которая наступит сразу, как только будет 'вырвана контрреволюционная зараза'. Солдаты угрюмо слушали, смоля самокрутки. Самые проворные умудрялись бежать. Но было таких немного, и Давид к ним не относился. Первые дни он просто не мог оправиться от нелепости всего происходящего, почти не ел; сидел в углу вагона и мрачно смотрел перед собой. Он не задавался вопросом, куда его везут - ему было все равно.
Даже жизнь перестала казаться чем-то уж очень ценным. Все прошлое - дом в Бобруйске, учеба в Питере, Розочка - все это казалось прекрасным сном. Оно ушло. А реальностью была теплушка, где полуголодных людей везут на смерть другие люди. Додик задумался о войне. Драться и даже убивать ему уже приходилось, а вот участвовать в войне, как-то нет. Он попробовал представить себе солдат, бегущих в атаку, и себя среди них. В голове крутились кадры из фильмы, виденной им некогда в Петрограде. Интересно, хватит ли у него духа выстрелить в человека, который ему ничего плохого не сделал, а виноват лишь в том, что его пригнали на фронт с другой стороны? Ответа Додик не знал. Удивляло лишь то, что ни формы, ни оружия, которые, как ему казалось, в армии обязательны, им не дали. Наверное, дадут позже. Впрочем, какая разница. Жизнь сломана... Удивляло его и очень малое число людей, которых можно было отнести к категории 'сознательные защитники революции'. Его окружали такие же, как он, растерянные одиночки, вырванные из привычного хода жизни.
Страшная выходила картинка. Какие-то не очень понятные существа, одержимые какими-то столь же непонятными идеями, гнали толпы других людей на смерть. Додику припомнился роман какого-то англичанина, который он читал в ранней юности. Там злобные пришельцы с Марса толпами убивали людей, заставляли их убивать друг друга. Возникало чувство, что эти тоже были с другой планеты.
В детстве ему нравилось смотреть парады. Ровные ряды одетых в военную форму мужчин, которые шли под музыку мимо толпы таких же, как он мальчишек и городских дамочек, с замиранием сердца следивших за ними. Додик попытался представить, как он вернется домой, в форме. Как обнимет Розочку... У него не вышло. Тяжелый дух, стоявший в теплушке от десятков немытых тел, от табачного дыма, от гари печки-буржуйки мешал думать. Он откинулся и закрыл глаза.
Однако вскоре события стали развиваться более чем странно. Их эшелон, первоначально следовавший на юг, остановили в Белгороде. Там почти сутки их поезд простоял в тупике, оцепленный со всех сторон войсками. После этого он поменял направление. Теперь их везли на восток. Очередной комиссар на станции объяснил, что главным врагом революции теперь является адмирал Колчак, свергнувший какую-то неправильную власть и ведущий армии на удушение революции. На борьбу с ним теперь и едет эшелон. Через Москву проезжали ночью, не останавливаясь. Потом поезд повернул на северо-восток. Проехали Владимир, Нижний Новгород. Поезд медленно тянулся через унылые, уже присыпанным снегом леса все дальше и дальше.
Ранним утром, в Вятке, мобилизованных солдат выгнали из вагонов, кое-как выстроили на перроне вокзала. Сам перрон, как и вокзал, был пуст. На путях стояли поезда с новой партией 'защитников революции'. Дул ледяной ветер, пробирающий насквозь легкое пальто, в котором Додик был в момент 'мобилизации'. Шарф, которым он обмотал шею, немного облегчал жизнь. Но не особо. Мелкий колючий снег хлестал по лицу; несколько фонарей, шатаясь на ветру, едва рассеивали утреннюю мглу на перроне.
Какие-то люди в теплых офицерских шинелях, но без погон, вышли перед строем. Один из них, больше похожий не на офицера, а на балтийского матросика, каким их запомнил Додик по Питеру, объявил, что они вливаются в состав доблестной 30-й стрелковой дивизии в качестве полка. Положение на фронте сложное. Враг взял Кунгур и осаждает Пермь. Потому революция ждет от них подвига. Он что-то еще говорил о революции и нетерпимости к врагам. Но порывы ветра заглушали его слова. Впрочем, Додик особенно и не вслушивался, пытаясь сохранить в теле хоть немного тепла.
Выступавший комиссар, видимо, ждал какого-то отклика от солдат, съежившихся под ледяным ветром. Но особой реакции у еще не проснувшихся, но уже озябших людей речь не вызвала. Редкие крики 'ура' раздавались только среди партийных добровольцев.
Не дождавшись громогласного одобрения, большевистский командир уже более деловым тоном добавил, что дезертиры и паникеры будут расстреливаться на месте. После речи солдатам выдали винтовки и по шесть патронов на бойца. Покормили. Впрочем, немного и невкусно, но и то благо. Когда их прогоняли по городу, Додик видел людей, копающихся в мусорных кучах в надежде найти хоть что-то съестное. Даже на Соборной площади - центральной в городе - было пусто. Только нескончаемый ветер гнал по брусчатке ворох каких-то бумаг. Город тихо вымирал под жестокими порывами ветра.
После выхода из города их долго гнали по занесенной снегом дороге, виляющей между поросшими лесом холмами и проплешинами болот, с редкими остановками 'для приема пищи'. Пищей была мука, разведенная теплой водой, с какими-то добавками 'для навара'. Но и эта теплая, мутная жижа как-то позволяла идти дальше. И только от холодного ветра спасения не было, он преследовал отряд ежесекундно. Люди сбивались в кучи, чтобы хоть телами заслонить друг друга от хлещущих порывов. Постепенно все мысли, кроме мыслей о тепле, исчезли. Только тело механически переставляло ноги вместе с сотнями других тел - сотнями людей, уже давно утративших всякое подобие строя.
Лишь через два дня они прибыли на место на окраине деревни из нескольких десятков пустых домов. Но вместо того, чтобы дать людям как-то согреться, их заставили рыть окопы в мерзлой земле. Додик, обтрепанный и грязный, вместе с новобранцами, одетыми в гражданскую одежду самого разного фасона, тоже обтрепанную и грязную, принялся долбить мерзлую землю, лишь немного отошедшую от костров, разводимых тут же. Все мысли - даже мысли о Розочке!
– исчезли из головы. Остались только мерзлая земля и лопатка, которой ее нужно выдолбить настолько, чтобы спрятаться в ней. Рядом дорывал свой окопчик такой же бедолага в грязной телогрейке, поминутно поминая 'мать его'. Чуть ближе к будущим окопчикам установили три пулемета, за которыми уже стояли 'партийные товарищи'. Для чего эти пулеметы, им объяснили еще в Вятке - бегущие будут расстреливаться.
Полковое начальство расположилось в брошенных деревенских домах, над трубами которых закрутился дымок. Временами кто-нибудь из отцов-командиров неспешно проходил мимо зарывающихся в землю бойцов, бросая что-нибудь, по их мнению, ободряющее. Ответом было молчание и красноречивые взгляды. Постепенно окопчик, который рыл Давид, углублялся, появлялась куча земли, которая должна была изображать бруствер. Однако работа неожиданно прервалась.
Откуда-то почти из-за горизонта донесся вой. Вой приближался, давя на нервы. Раздались взрывы, крики. В разные стороны полетели комья земли, части человеческих тел. Додик упал на дно недорытого окопчика и прикрыл голову руками. Сверху сыпалась земля, но взрывы пока шли мимо. Потом вдруг все смолкло. Он выглянул из-под навалившейся кучи, огляделся. Рядом так же неуверенно выглядывал его сосед. Из дома выскочили командиры и комиссар, подбежали к окопам. Комиссар попытался начать какую-то речь, но другой командир с явно офицерской выправкой остановил его, что-то сказав, указывая на другой конец поля.