Кадиш по Розочке
Шрифт:
– Что же Вы хотели, молодой человек! Ваша супруга пережила не только сильнейшее телесное повреждение, но и душевный кризис.
– Так, что же делать?
– К сожалению, я не специалист по душевным болезням - доктор поправил пенсне - Но... я прожил большую жизнь. Здесь все зависит только от Вашего терпения и внимания. Только это способно вернуть ее в мир.
После этого разговора, Давид уже не просиживал пнем возле кровати, а всеми силами старался помогать фельдшерице, ухаживать за Розочкой. Постоянно о чем-то говорил с женой, стараясь создать атмосферу 'дома', которая, казалось, навсегда ушла вместе с не рожденным ребенком.
Только к самому концу мая она стала вставать. Но
Но приходило утро, и Давид начинал новое сражение с болезнью Розочки. Так прошел еще месяц. Очень медленно, почти незаметно Розочка отходила от потрясения. Появились слезы, очень напугавшие его, но обрадовавшие доктора.
– Молодой человек, это реакция! Вы понимаете - реакция. Значит, дело идет на лад.
И вправду, слезами словно вымывало всю боль и горечь от потери ребенка, от несостоявшегося материнства, от всего страшного, что случилось в последнее время. Она, наконец, 'увидела' мужа рядом с собой, стала говорить с ним. Давиду, который был на седьмом небе от счастья, казалось, что возвращаются их лучшие дни. Что прошлое уходит. Он начал потихоньку возвращаться к делам семьи. Но стоило ему немного взглянуть по сторонам, оторваться от их маленького мира, как становилось понятным, что плохое не ушло. Более того, оно все ближе подбиралось к деревянному дому в Малаховке.
Еще в марте был подписан мир с германцами, которым отошла едва не половина страны. Нехватка продовольствия усилилась, как и жесткость действий продотрядов. Советы установили 'хлебную монополию'. Тем самым деятельность 'фирмы' Алекснянского становилась преступлением, а торгующих его продуктами теток стали арестовывать на рынках. Пришлось сворачивать обороты. В Сибири восстали чехи, воевавшие против Австро-Венгрии.
Давид не очень разбирался в политике. Он не особенно вникал, почему чехи решили восстать. Только уже к июню на Урале и в Сибири от Советов остались только воспоминания. Образовались какие-то 'правительства', которые в большевистских газетах называли 'контрреволюционными'. На Дону разворачивалось казацкое движение. Восстания, доведенного до последней степени крестьянства, полыхали под Ярославом и Муромом. В Киеве сидело независимое правительство. Испуганные большевики-комиссары перешли к массовым репрессиям.
Бывших дворян, политиков, купцов и промышленников, просто 'приличную публику', не проявлявшую должной лояльности или не понравившуюся кому-то из комиссаров, стали хватать и расстреливать без суда и следствия. Алекснянский постарался обезопасить семью. Через взятку он смог выписать всем своим домочадцам советские документы. По новым документам в доме жило пять семей, связанных друг с другом только тем, что они были беженцами из захваченных германцами западных губерний. Причем, по новым документам, все они были из 'единоличников', ремесленников. А Давид - круглый сирота. Последнее не было ложью, но избавляло от вопроса о социальном происхождении, который в новом мире становился едва ли не ключевым.
Кроме небольших операций с мануфактурой, дел не было. Все стало слишком опасно. Комбеды, получившие оружие, стали реальной властью в деревнях. После нескольких эксцессов, стоивших жизни одному из помощников Давида, Алекснянский решил ограничиться закупкой продовольствия 'для себя'. В основном, жили на накопления, сделанные раньше. Пока хватало.
С конца июля началась новая беда. Прежние красные гвардейцы, быстро превращавшиеся в партизан или бандитов, объединившихся вокруг популярного атамана-командира, могли побеждать, только имея подавляющее численное преимущество. Их с легкостью били любые, сколько-нибудь организованные офицерские или казачьи отряды. Глава нового правительства, бывший юрист, Ленин, вообще, решил, что армии в новом государстве быть не должно, а революцию будет защищать вооруженный народ с избранным командованием. Во всяком случае, об этом как-то прочел Давид в газете, наклеенной на заборе. Но в условиях нарастания противодействия Советам, все эти слова были забыты.
Уже к июлю начались расстрелы дезертиров. Их вылавливали на рынках, на вокзалах и просто на улицах городов. Свозили в деревни или на окраины, где и 'приводили приговор в исполнение'. В оставшихся частях бывшей царской армии, солдаты которых не успели разбежаться по домам, и новых частях красногвардейцев вводилась обязательность исполнения приказа. Нехватку офицеров новые власти тоже решали своеобразно и решительно. На службу возвращались бывшие царские офицеры, а их семьи брались в заложники. К концу лета 1918-го года начались массовые мобилизации в городах. Обо всем этом шептались по всем людным местам. Об этом писали немногие не большевистские газеты.
Но для Давида и Розочки все это было где-то там, далеко, на окраине их мира. Вынужденным бездельем (деловые операции почти прекратились) они не тяготились. В небольшом садике при доме они часами просиживали в беседке, строя фантастические планы на будущее. Точнее, строила их Розочка. Давид, даже понимая полную их несбыточность, не спорил с женой. Порой они гуляли по улице, возле бывшей гимназии, ставшей детским домом. Доходили до речки, где долго смотрели на текущую воду в солнечных блестках, лес и еще уютные, словно из другого мира, дачные дома.
С началом осени, чтобы не вызывать лишних вопросов у властей предержащих, становившихся все более подозрительными, было решено устроиться на службу. Алекснянский получил какой-то хозяйственный пост в Москве, отвечающий за снабжение населения и армии мануфактурой. Теперь дома он бывал не часто. При всей нелюбви к советам, свою работу он делал честно. Да и паек к его посту прилагался не малый. Розочка и Давид устроились в школу при детском доме. Розочка преподавала английский язык, а Давид арифметику. Маленькие разбойники, впервые севшие за парты, учились охотно. Впрочем, шкоды устраивали с не меньшей охотой.
Изредка Давид, по поручению тестя, выбирался в Москву. Поручения были не сложными: встретиться, передать, забрать. Зато была возможность погулять по большому городу, послушать разговоры, последние слухи. Москва Давиду нравилась все меньше. Город был грязным, запущенным. Дома, даже в центре, стояли обшарпанные. По улицам толкалось множество самой разной публики. Все что-то меняли или продавали. 'Бывшие' меняли книги, вещи или украшения на еду. Господа пролетарии продавали или меняли продукцию своих заводов, случайно купленные или украденные вещи. Почти открыто продавалось оружие, водка, кокаин. По городу постоянно проходили патрули, проезжали грузовые машины, набитые вооруженными солдатами и матросами. Порой проезжали авто с новыми хозяевами жизни. Извозчики - самые приметные еще недавно люди на московских улицах, исчезли с улиц. Казалось, что город существует только по привычке существовать, а на самом деле давно уже стал мороком, кажимостью, населенной страшными порождениями тени.