Кадиш по Розочке
Шрифт:
Поступила команда 'приготовиться'. Додик поднялся и пристроился с винтовкой у небольшой насыпи. Где-то далеко, на другом краю поля, появились маленькие фигурки. Они бежали по направлению к ним и что-то кричали. Чем-то это напоминало приближающийся рой растревоженных пчел. Это враги, - понял Давид. Никаких особых чувств, тем более ненависти они не вызывали. Наверное, такие же, как он, попавшие под мобилизацию бедолаги. Но Давид был молод, хотел жить. А эти люди - по своей ли воле, или нет - бежали, чтобы его убить. Он прицелился. Фигурки увеличились. Стали различимы крики, несшиеся с той стороны. Неожиданно откуда-то сбоку раздался громкий крик - огонь!
Додик
Пронесло. Он перевел дыхание. Его первый бой в качестве солдата закончился. Он огляделся. Справа в таком же не дорытом окопчике, уткнувшись лицом в горку свежевырытой земли, лежал его сосед в ватнике. Рядом натекала лужица темно-красной жидкости.
Потом были другие бои, такие же сумбурные и непонятные. Солдаты куда-то бежали. Додик не рвался в первые ряды, но старался и не отставать. Бежал в середине. Теперь стреляли по ним. В конце концов, они все-таки смогли заставить своих противников отступить. Заняли их окопы. Поле между ними было устлано мертвыми телами тех и других.
Глядя на этих людей, одетых в разную одежду, различных по возрасту, трудно было понять, чем же отличаются 'белые' и 'красные'. Еще менее было понятно, что же такого героического в бестолковой беготне по полю, вгрызании в мерзлую землю, в смерти и боли. Нужно иметь какое-то совсем извращенное сознание, чтобы героизировать эту страшную нелепицу.
Так продолжалось едва не месяц. Они то 'наступали' с версту на восток, то отступали на то же расстояние. Потом, как им сказали, противник 'дрогнул и побежал'. Наверное, так оно и было. По крайней мере, дня три отряд, где находился Додик, никто не обстреливал. Да и сами они не стреляли. Не в кого. После небольшого отдыха опять был долгий марш куда-то, и - опять поле с трупами вперемешку. Наконец, спустя два месяца маршей, атак, отступлений, вечного голода и холода, их поредевший полк отвели на переформирование и пополнение.
Остатки частей 2-ой армии, в которую входили их дивизия и полк разместили на окраине небольшого городка Нолинска, расположенного на реке Воя. Городок совсем не большой, в основном деревянный, с несколькими каменными зданиями в центре. В одном из таких зданий из бурого кирпича, в прежние годы принадлежавшем местному богачу, расположился штаб дивизии. Командиры и комиссары расположились на постой по домам обывателей. Солдаты же жили в землянках, которые сами же и рыли.
В землянке, где разместился Додик, проживало еще восемь человек. Додик умудрился добыть трубу и смастерить что-то типа камина, где солдаты могли отогреться и приготовить какую-то еду. По утрам их выводили на политинформацию и чтение приказов. Там Додик узнал, что красные потеряли Пермь, а дезертиров становится все больше. Во всяком случае, приказы о расстрелах пойманных беглецов зачитывались регулярно. Остальное время солдаты откровенно бездельничали. Если удавалось выскользнуть из лагеря, старались раздобыть продукты, меняя их на все, что было под рукой. Есть хотелось постоянно. День, когда удавалось сварить похлебку с крупой и жиром, ощущался, как праздничный.
Додик неожиданно для себя оказался 'стариком': из тех, кто прибыл с ним в том эшелоне, осталось не более сотни. Вновь прибывшие солдаты постоянно обращались к нему с советами, просили о помощи. Сами 'старики' старались держаться вместе. Так выходило лучше. Тогда он и сдружился с рыжим Степаном из Пскова, приехавшим на заработки в Москву, но попавшему под мобилизацию. Теперь ехали вместе домой.
А до того пришлось протопать немало верст. После пополнения, едва он привык к относительно спокойной лагерной жизни, их бросили на Уфу и Омск. Теперь, как им объяснил комиссар, побеждали 'красные', а 'контрики', откатывались на восток. Для солдат же наступление и отступление отличались не очень сильно Опять пошли марши, заваленные трупами поля, окопы, временные пристанища. Только снег сменился дождем, а наст - грязью. К немалому собственному удивлению, Давид не получил ни одной серьезной раны. Как-то пули свистели рядом, но мимо.
После Омска, когда от полка опять осталась горстка людей, им дали передохнуть - в Казани, почти месяц. В Казани Давиду понравилось. Жили в настоящих казармах, где были кровати и набитые соломой матрацы. Даже кормить стали регулярно. Учениями и наставлениями их особо не допекали - раз в день, как обычно, собирали на политинформации, да пару раз на построения. Остальное время солдаты были предоставлены сами себе. Свободы стало больше, чем под Вяткой. Сослуживцы ходили в увольнительные, завязывали короткие романы с доступными женщинами, готовыми на все ради еды. Давиду эти вещи были неприятны, хотя пару раз он 'срывался' - молодое тело требовало своего. Гораздо больше понравилось ему гулять по старому городу, любоваться мощными стенами крепости, рядом с которой все происходящее казалось суетой.
После казанского отдыха их перебросили на юг. Теперь главная угроза большевикам шла оттуда. Разница была только в том, что если под Вяткой их мучили холод и комары, то теперь досаждали жара и дурная вода. Понос, дизентерия, а после и тиф косили армию сильнее, чем пулеметы белых. Давид старался пить только кипяченую воду, тщательно мыть руки при первой возможности. Сослуживцы посмеивались над ним, но, в целом, относились хорошо. На южном фронте все было мало отличимо от севера и центра. Пошли те же сидения в недорытых окопах и перебежки под истеричной пальбой с другой стороны - наверное, полные смысла для командиров в штабах над картами, но суетливые и непонятные для солдат. Опять они куда-то бежали, стреляли, отбивались, снова наступали.
Как-то их отряд человек из тридцати умудрился выбить беляков из какой-то станицы, захватив несколько солдат и офицера. Додик оказался самым опытным 'дедом' и вел допрос. Собственно, сослуживцы, увидев несколько виселиц с висящими на них бедолагами, хотели просто порешить оставшихся, но Додик кое-как отговорил их. Убивать в драке - не хорошо, а так - совсем гнилое дело. Солдат сразу же отправили в тыл. Там, скорее всего, их впишут в какую-то часть, в которой они будут делать то же, что и раньше, но во имя других богов. За офицером же должен был приехать какой-то начальник из штаба полка. Пока же Додик и еще один караульный сидели в горнице крестьянской избы, разглядывая пленного.
Офицер очень мало походил на дворянина или на представителя иных 'свергнутых классов'. Более всего он напоминал приказчика в небольшом магазинчике провинциального городка. Простоватое лицо. На лице смесь спеси, агрессии и страха. Что-то во всем его облике было не настоящее. Даже часть звездочек на погонах были бумажными, тщательно закрашенными желтым карандашом.
– Ты чьих будешь, твое благородие?
– неожиданно спросил боец, охранявший офицера вместе с Додиком.
– Ты мне не тыкай, большевистская мразь!
– с какой-то неприятной, истерической интонацией закричал офицер.