Кадота: Остров отверженных

Челищева Лисавета

– Нет. Что? ...... Нет, это невозможно, мам. Это шутка?

Как только слова срываются с моих губ, Нерилла вскакивает, словно я задела у нее какой-то нерв.

Ее виноватые глаза встречаются с моими, когда она медленно кивает.

– Сегодня утром я как обычно убиралась на почте… Случайно заметила это письмо, засунутое в пресс-ящик Совета…, – заикается она. – Зорана, нашего мальчика, обвиняют в попытке изготовления антигуманного оборудования… Должно быть, кто-то из деревни ложно или намеренно обвинил его в этом преступлении! – восклицает тетя. – Со дня на день могут объявиться эти адские псы из столицы!

По коже проносится озноб. Я на мгновение зажмуриваю глаза, усиленно соображая. Нет. Нет. Нет. Только не это!.. Я не могу его потерять. Нет! Нет! Нет!!! Своего отца я уже так потеряла! Нет. Я не позволю им забрать у меня Зорана.

Когда груз утверждений оседает во мне, я в неловкой тишине продвигаюсь к плите. Ставлю кипятиться чайник и достаю из шкафчика три чашки.

Мама и Нерилла внимательно следят за каждым моим движением, словно ожидая, что я вот-вот разрыдаюсь или впаду в панику.

Когда из чайника поднимается пар, заполняя комнату успокаивающим ароматом ромашки, я спрашиваю: – Может, чашечку чая?

Не дожидаясь ответа, наливаю в их чашки горячую жидкость. Мама, поглощенная откровениями своей потрясенной сестры, не замечает, как я, стоя к ним спиной, ловко подмешиваю в их напитки чересчур большую дозу сонного порошка.

– Чай… Поможет нам всем немного успокоиться. – я осторожно пододвигаю к ним чашки с каменным выражением лица.

Обе женщины отвечают мне слабой улыбкой, в их голубых глазах отражается безмолвная признательность.

– Спасибо, Дара. Ты так добра… – произносит тетя.

Я поднимаю оставшуюся чашку и подхожу к маме. Печаль наполняет мою грудь, когда я пытаюсь извиниться за то, что недавно отдалилась от нее. Однако она останавливает меня на полуслове, заключая в теплые объятия, в которых я и не подозревала, что так сильно нуждалась.

– Мне тоже очень жаль, моя малышка, – признается она, ее голос захлебывается от эмоций, – надеюсь, когда-нибудь мы увидим Зорана и… твоего отца.

Одинокая слеза скользит по моей щеке, но я стираю ее рукавом, прежде чем она попадает на мамино плечо.

…

Выращивая засухоустойчивые культуры в импровизированных подземных парниках, используя накопленные запасы воды и тепло солнечных батарей, можно обеспечить себя устойчивым источником пищи в жаркие дни и холодные ночи. – Воспоминания Дары

…

Я оставляю поцелуй на мамином лбу, немного задерживаясь, чтобы сохранить в памяти ее запах. Они уснули спустя двадцать минут после чая. Мирно и быстро. Как я и планировала. Касаюсь маминой руки.

– Прости меня, мама… Я разыщу папу и передам ему, как сильно мы по нему тосковали. Я вернусь домой с ним вместе. Обещаю.

Я сжимаю в руке инкассаторское письмо, смело перечеркивая имя Зорана в графе виновного. Как раз в тот момент, когда я это делаю, в деревне раздается громкий вой сирены тревоги. Они здесь.

Тихо закрыв входную дверь, я крадучись выхожу из дома. Бегу по ночным улицам, намеренно минуя видимые места, прячась в тени домов от деревенских, которые уже успели пробудиться от воя сирены и сонно выглядывали из окон в недоумении и страхе.

Вскоре, добравшись до центральной площади, я замечаю небольшую раннюю толпу. Решительно шагаю в поток собравшихся, пытаясь пробиться к эпицентру. Я не сразу замечаю двух гончих в черной форме и темных очках, но когда замечаю, то убеждаюсь, насколько они вооружены. На поясах у них висят револьверы и неведомое мне оружие поменьше, похожее на здоровенные иглы.

– Мы прибыли, дабы забрать обвиняемого в совершении преступления! – начинает один из гончих – лысый и высокий мускулистый мужчина, сканирующий толпу, словно зверь. – Код преступления 111. Попытка проектирования машины, применяемой в злодеяниях против всего живого, – скалится мужчина в недоброй ухмылке. – Кто-то желает указать на обвиняемого? Доложить на кого-то еще?

Я протискиваюсь в центр.

– Не стоит! Эта машина у меня в подвале. – заявляю я.

Мне чудится, будто все взгляды разом обращаются на меня. Я сглатываю и бросаю короткий взгляд вниз. Тишина толпы становится невыносимой, даже опешившие гончие не решаются ее нарушить. Я делаю несколько шагов вперед, демонстрируя письмо с гербовой печатью Ведасграда – скрещенные мечи, остриями вниз.

Перешептывания людей долетают и до моих ушей: "Это Дара… Да, та самая Дара с поврежденной головой, с которой дружит Зоран, помнишь? Совсем с катушек слетела, девка. Куда мать только смотрит. Да и та совсем обезумела от горя своего…"

Гончий, который до этого говорил, теперь с неподдельным интересом разглядывает меня.

"Ну… Что ж. Если это не вызывает удивления, то что же вызывет? Я-то полагал, что это будет престарелый мужик в очках. Чокнутый ученый, обозленный на столицу за то, что она выкинула его сюда, или что-то в этом роде… Но нет, – он бросает на меня взгляд с отвращением. – Оказывается, чокнутый ученый – баба.

Откуда-то из толпы раздаются повышенные голоса.

– Нет! Дара!!! Что, о боги, ты делаешь?! – раздается над толпой пронзительный голос Зора.

Я коротко выдыхаю и разворачиваюсь к гончим.

– Как звать? – один из гончих сурово обращается ко мне, стараясь разглядеть, откуда доносятся крики.

– Даряна. Мой отец Рахим был… инженером. Мать Елена – учительница. А я…

– Охотница. Я прекрасно могу прочитать это в твоей скудной биокарте. – цыкает лысый гончий, его лицо меняется на задумчивое, когда он пробегается глазами по зеленым строкам, поступающим к нему через искусственное зрение черных очков.