Кадын
Шрифт:
— Эта дева — великий охотник и воин. К тому же ей духи назначили долю камкой стать. Я бы остереглась ее дразнить, зубоскал!
— А почему же тогда… — хотел продолжить Ануй, к новой шутке готовый, как его прервала сама Антула:
— Шеш, Ануй! Хватит! — И все враз замолчали. — В моем доме и так достаточно бед, чтобы еще осмеивать юных камов, — сказала она и подошла к Очи, протянув ей на ладони золу из своего очага. — Легок ли ветер, гость? Грейся у моего огня.
Очи подняла глаза, посмотрела на золу на ладони, метнула на меня быстрый взгляд — так ли она поняла? Я кивнула, и тогда она коснулась
— Доброго очага тебе, хозяйка, — ответила. Потом, вдруг глянув быстро в глаза Антулы, тихо сказала: — Скоро перестанут скрытничать духи.
Как молния попала в Антулу — такое стало лицо у нее. И все притихли: никто не знал, что история Антулы известна Очи. И я смотрела на Очи, не понимая, отчего вдруг так сказала она. Не заметила я, чтоб советовалась она с духами.
Придя же в себя, Антула за руку, как самого дорогого гостя, провела Очи к очагу и на лучшее место усадила. Блюдо с лепешками поставила, хмельного молока налила, смолку дала, чтобы жевать. Очи вокруг себя уверенно стала смотреть, как победитель.
В тот момент, когда уже тяготить всех молчание стало, открылась дверь и вошел молодой статный воин. Все тут же оживились, явно хорошо его знали.
— Легок ли ветер? — сказал он громко. — Что тихо так, будто гостей не ждете? — И, приветствовав очаг, сел. Все здоровались с ним. Санталай представил меня и Очи. Воина звали Талай, он был конник царского табуна, лекарь коней и вождь линии всадников в войске. Я помнила его, потому что видела в нашем доме, когда приходил он к отцу. Но и конек, на шапке Талая пришитый, говорил об этом. Согдай, со мною вместе Луноликой посвященная дева, была ему сестра.
— Я слышал от Бортая, — назвал Талай моего среднего брата, — к Антуле девы поехали. Вот и пришел посмотреть, какие они, Луноликой матери девы. А лесных дев вообще не приходилось мне встречать. Зверей, птиц, духов видел, а вот девы в лесу не попадались. А если б попались, уж я бы не пропустил!
Так он сказал, и все засмеялись, ожили опять, и Очи весело на него глядела. Шутка его легко была сказана, совсем не обидно. Сам он тоже казался человеком веселым и легким, глаза были карие и в глубине смех держали. Как согрелся он, скинул, как все, шубу с одного плеча, и стали видны рисунки, которыми он был отмечен: конь на лопатке его скакал, вздымая копыта в небо.
— Ты меня не видел, а я тебя знаю, Талай, — вдруг Очи сказала.
— Неужто? Чем же привлек я лесную деву?
— Тем, что песни громко поешь, как по лесу едешь, — отвечала Очи. — Добрый ты охотник, Талай: заранее о себе зверье предупреждаешь.
Снова смеялись все, а Талай усмехнулся, в огонь глядя.
— Ему не охотника духи долю достали, — вставил слово Ануй. — Он у нас конеправ. Он, верно, и в лес для того ходит, чтобы зверей лечить. Что, правда, Талай?
— Я же вот слышал, — сказал на это Талай, — что Луноликой матери девы — сильные, непобедимые воины. И правда нельзя вас в бою победить?
— Те, Талай, ты будто не знаешь: все девы — непобедимы, пока замуж не выйдут, но каждой хочется, чтобы кто-то из парней ее победил, — сказала какая-то дева, и все опять рассмеялись.
— Нет, — сказал тут растяпа-охотник, о котором говорил Ануй, его звали Астай. — Луноликой матери девы другие:
Парни и девушки снова принялись хохотать. Меня же смутили эти шутки, не знала, что им ответить. Санталай увидел, что не по нраву мне такой разговор, и сказал:
— Я видел сегодня, как Ал-Аштара убила зайца одной стрелой, когда он был уже на другом конце поля.
Но людей трудно было остановить.
— А что же она его так далеко упустила? — крикнул кто-то, и все опять хохотали.
Тогда я сказала в сердцах:
— Вижу я, что у вас нет добрых слов для новых людей. Что ж, мы готовы себя показать. Выходите, кто желает бороться с Луноликой матери девой!
И все сразу притихли, а я гневно на них смотрела. И парни, и девушки — все отводили глаза. Потом кто-то проговорил несмело:
— Не гневайся, дева. Мы верим в вашу силу, мы просто шутили. Чем еще, как не шуткой, зимний вечер полнить?
— Нет гнева во мне. — Я отвечала спокойней. — Но, раз сомневаются люди, никогда не видевшие деву-воина в бою или на коне, можно им доказать.
— Не то сейчас время, чтобы устраивать скачки, дева, — сказал тут Талай. — Но я хочу увидеть тебя на коне и состязаться с тобой. Вызываю тебя на скачки в праздник весны. — И с улыбкой посмотрел мне в глаза.
Я смутилась. Я знала, что с самого посвящения, четыре года назад, лучшим всадником был Талай, в скачках на празднике весны приходил всегда первым. О нем говорили, что дух лошади вместе с ним родился, так хорошо знал он этих животных. Я же никогда не была хороша на коне, никогда не чуяла тяги к скачкам. Ответила тихо:
— У меня еще нет своего коня.
— Я помогу тебе выбрать лучшего, — ответил Талай. — Я помогу тебе приучить его к седлу. Есть время до праздника.
Я удивилась и согласилась. Он тут же протянул мне правую руку, согнутую в локте, и мне оставалось только ударить по ней своей рукою. Будто бы что-то вспыхнуло во мне в этот момент. Маленькой и худой показалась мне собственная рука рядом с его. Поймала себя я на мысли: как хорошо, что не придется мне бороться с таким сильным воином.
— Что ж ты, Талай, так далеко отложил состязанье? — послышался тут чей-то голос. Я обернулась — из угла поднимался парень, до сих пор сидевший там молча. — Праздник весны еще очень нескоро. А девы прямо сейчас хотят, чтобы их испытали.
Он вышел к очагу, переступив через ноги сидящих людей. В его глазах мне увиделось что-то неприятное, скользкое, как только пойманная рыба. Ничего дурного он не сказал, но чувство от его слов было, как будто от непристойных.
— Кто из вас будет со мною бороться? — спросил он и скинул шубу со второго плеча, полностью открыв грудь.
Он был сильным воином, с широкой грудью и большими руками. От кисти до локтя на его правой руке был нарисован волк, терзающий горного барана. При этом орел отнимал сверху добычу у волка. Такой рисунок странным мне показался: в самом его хозяине был, верно, раздрай. На груди белели шрамы. Шапку он уже снял, но по шубе, сшитой из шкурок соболя, отороченной бурыми лапками лис, я догадалась, что был он охотником: только они пушнину бьют, другие у нас лишь за мясом охотятся.