Кафедра А&Г
Шрифт:
– Спать с генералом МВД – не значит ссучиться! Спать с генералом МВД – значит иметь «крышу» над головой, – как-то раз подслушала Наташка мамин кухонный разговор с одним «золотоискателем», продававшим маме очередь на «Волгу». Наташка как-то раз, ещё давно, когда была совсем глупая, спросила маму: что это за такая очередь на Волгу? Чтобы поехать на Волгу, нужно отстоять очередь?
– Чтобы доехать до Волги на «Волге», – засмеялась мать. – А очереди – это вот какие, сейчас покажу! – Она понеслась в комнату дочери и, растворив шкаф, вышвыривала на пол вешалки с Наташкиными заграничными платьями и шубками, коробки с иностранными (отнюдь не с дубовыми югославскими, венгерскими и гэдээровскими) туфлями и сапогами, стаскивала с полок американские (а не индийские) джинсы и прочие блага, недоступные в таких количествах и в таком качестве другим советским школьникам. – Ещё что это за очереди? – хохотала мама. – Пойдём! – она потащила опешившую Наташку за руку на кухню, открыла огромный холодильник, какого не было ни у кого из одноклассников девочки, и стала тыкать пальцем в банки с икрой, в килограммы лимонов, бананов и апельсинов, которые не переводились там круглый год, а не только в канун празднеств. – И так далее, и тому подобное! Так что не задавай глупых вопросов и вообще поменьше говори и побольше думай.
Мать, внезапно устроившая погром в ответ на вполне безобидный вопрос, была вовсе не зла. Напротив. Но уж очень напугало тогда Наташку это яростное веселье. После того случая, тщательно прибрав, она всё больше молчала и иногда даже думала. Потому и не стала уточнять, какая это у мамы крыша над головой, оттого, что она спит с «генералом МВД». У неё вроде своя крыша над головой. Своя и Наташкина. Квартира у них была кооперативная. И девочка знала, что кооперативная – это своя, несмотря на явное смысловое противоречие слов «кооперативный» и «свой».
Генерал Григорий Гаврилович Наташке нравился. У неё никогда не было папы, только мама. А только мамы девочке мало. Так, во всяком случае, говорила бабушка, пока была жива, хотя у самой бабушки не было никакого дедушки, а значит, у мамы тоже никогда не было папы. И потому ей теперь, видимо, «всё мало», со слов той же бабушки. Прежние мамины хахали Наташке не очень нравились. Они были какие-то беспричинно грубые, и мама с ними тоже становилась противной, визгливой, грубой и развязной. Запросто могла послать Наташку куда подальше, только завидев скривившееся при виде дочурки лицо очередного ухажёра. Григорий же Гаврилович был ласков и даже когда называл маму «уголовницей» и ругал другими нехорошими словами, то делал это нежно. Мама тоже становилась с ним нежной и ласковой, запрыгивала к нему на колени, как девочка, ерошила волосы и ворковала: «А ты меня посади!» И Наташке казалось, что они любят друг друга. Как-то раз она поделилась своими скромными соображениями на предмет Григория Гавриловича с мамой. Про то, что он никогда не приходил с пустыми руками или «по делу», как мамины «прежние», и что она с каждым его визитом пополняет коллекцию своих плюшевых мишек («Один только раз шепнула, а он запомнил!»). И никогда, пока он церемонно пил коньяк с лимоном из маленьких пузатых бокалов (а не как «прежние» – водку из гранёных стаканов, под солёный огурец), её не выгоняли из кухни. Она могла задавать Григорию Гавриловичу любые глупые вопросы, и он на них всегда очень серьёзно отвечал. Так что хоть и была Наташка уже живущей половой жизнью восьмиклассницей, но в присутствии этого мужчины чувствовала, что детство её не закончилось. А может, никогда и не начиналось? Разве бывает детство у девочек, у которых нет пап?
– Мама, а почему вы с Григорием Гавриловичем не поженитесь? Вы же любите друг друга и подходите друг другу, что даже важнее любви, как мне кажется, – как-то спросила её Наташка.
– И любим. И подходим, – вздохнула мама. – Ой, я думала, ты умнее, чем кажешься, – тут же сменила она грусть на сарказм. – Нашлась великий эксперт в области половых отношений! Здоровая уже дурында, трахаешься уже, поди, а всё туда же – почему, почему! По кочану! Потому что он женат!
– А почему он не разводится? – спокойно продолжила выяснять вопрос Наташка. Девочка привыкла не обращать внимания на резкие перепады маминых интонаций. Она знала, что мать любит её больше всех и всего на этом свете. Просто мама очень нервная дома, потому что ей надо быть выдержанной там, не дома. Дома мама расслабляется. – У нас в классе навалом таких, у которых родители разводятся, женятся, и не раз.
– Сравнила член с пальцем! Кому там нужны ваши слесари и инженеришки? А он – генерал. Делать ему, что ли, нечего – с приличной женой разводиться из-за всякой швали вроде меня. Любит пока – и на том спасибо. А я уж постараюсь, чтобы подольше любил. Я ему в дочери гожусь, так что удержу, не сомневайся. И, кстати, ты на свою гопоту бесштанную особо не рассчитывай в жизни. Выйдешь замуж за сантехника, так тебе сантехничкой и быть всю жизнь. Вот если выйдешь замуж за генерала или там профессора – будешь генеральшей или профессоршей. Поняла?
– Поняла, – покорно соглашалась дочь, которой как раз очень нравился Витёк из соседнего подъезда. Его папа работал слесарем в ЖЭКе, а мама – продавщицей в рыбном отделе универсама. Жили они не бедно, но не так «культурно», как хотелось бы Наташкиной маме, кто знает, что именно она имела в виду? Сам Витёк после восьмого класса собирался идти в ПТУ, потом в армию, а потом они уже – по плану – должны были пожениться.
– Поняла, не поняла, а пацанчика своего, зубом цыкающего да портвешок в подъезде попивающего, отваживай скорее. Что, собралась всю жизнь бок о бок с его мамашей рыбой торговать и свёкра раз в месяц в психиатричку с «белкой» укладывать? Вмиг от такой жизни разжиреешь, одуреешь, опустишься ниже уровня грязной лужи. И бухать начнёшь. Уже покуриваешь, да? – мать картинно доставала из заграничной пачки тонкую элегантную сигарету. – Ты на меня не смотри, глупая вошь. Я курить поздно начала, и не от хорошей жизни. Тебя уже родила. И говно никогда не смолила по подъездам и закоулкам. А у тебя дети родятся дебилы, потому что на «Агдаме» или «777» зачаты будут под вонючую папироску. И в твои двадцать пять ты будешь выглядеть старше меня. Кидай этого гадёныша, добром прошу. Не то скажу Григорию Гавриловичу, чтобы пристрелил на хер, – лениво и добродушно говорила мама, потягивая дорогой ликёр. – И учись, курва, хорошие люди в институты поступают, а не в ПТУ, ткацкий станок осваивать. Там и женихи поприличнее водятся, в институтах.
В институт Наташка провалилась. Даже мамина помощь не помогла. В аттестате у дочурки стояли сплошные тройки, и то благодаря маминым подношениям директрисе. Никак не тянула она институт. Это даже Григорий Гаврилович признал, несмотря на то что любил Наташку. Или именно поэтому.
– Из неё выйдет отличный парикмахер. Или, там, не знаю… Ну, маникюрша. Она не глупая девочка, но у неё мозги под науку не заточены, лапусик, ну никак не заточены, уж прости. А парикмахер – да, – извиняющимся тоном говорил он своей любовнице.
– Никаких парикмахерш! Не будет моя дочь в чужой перхоти копаться! Если учёбу не тянет, надо замуж прилично выдать. Пусть мужу уют создаёт. Будет по профессии жена. А пока, дорогая, мама тебе мужа будет искать, пойдёшь поработаешь, шваброй помашешь, чтобы знала, что к чему в этой жизни! Гриша, куда мне это чудовище пристроить, не подскажешь? В приличное место, чтобы без гопоты в окружении и прочего передового рабочего класса.
Григорий Гаврилович подсказал. Недавно его жена ходила в Центр планирования семьи лечить всякое там… Ну, не важно. (Лапусику совершенно не обязательно знать, что у жены Григория Гавриловича атрофические процессы слизистой влагалища, а его это не устраивает.) Так вот, её лечащая врач сказала, что им нужна санитарка. Нет ли знакомой хорошей девочки? Но оформят младшей лаборанткой, потому как санитарских ставок уже не выделяют, а санитарка нужна позарез. И никто не хочет идти младшей лаборанткой, потому что санитарка нужна молодая, красивая и вежливая, такой уж у них антураж в этом центре, никаких толстых грубых бабищ, чтобы не портили «психологический климат». Почему не хотят? Потому что всем молодым, красивым и вежливым хорошим девочкам нужна запись в трудовой книжке, что именно санитаркой работает в Центре планирования семьи. Потому что в санитарки идут только те молодые, и красивые, и вежливые, кто в медицинский провалился. Им нужен стаж по профилю в лечебном учреждении. «Младшая лаборантка кафедры», пусть даже и медицинского института, им в трудовой ни к чему.
Наташе было всё равно, что у неё записано в трудовой. Так там навсегда и осталось всего лишь две записи: «такого-то зачислена на должность младшей лаборантки кафедры А&Г факультета последипломного обучения и усовершенствования врачей» и «такого-то уволена с должности младшей лаборантки кафедры А&Г факультета последипломного обучения и усовершенствования врачей по собственному желанию». Уволилась Наташка ближе к её свадьбе с Алексеем Николаевичем Безымянным. Как раз накануне этого радостного события Наташкиной жизни в ассистентской повесилась профессор Ольга Ивановна Андреева. И не осталась бы живой, если бы не Антонина Павловна, задержавшаяся на работе, да «невесть откуда взявшийся» (по версии вечной старшей лаборантки) Игорь Израилевич.
Чем дальше за горизонт времени уходила эта история, тем более правдоподобно самоотверженной казалась Антонине Павловне её собственная роль в деле спасения профессора Андреевой. С годами даже появилась уверенность, что именно она, а не «бравый еврей», выхватила из учебного стенда секционный нож, совершенно ненужный в акушерстве, и перерезала им верёвку. (К слову, там же был и налобный рефлектор, и пилка Джигли, и уретральные бужи. Над компоновкой наглядного пособия давным-давно потешались, это был постоянный предмет для сомнительной весёлости шуточек. И вот неуместный в деле помощи рождению новой жизни секционный нож спас ещё достаточно молодую жизнь, хотя предназначен был для вскрытия мёртвой плоти.)