Как Бог съел что-то не то
Шрифт:
Она говорила и говорила и умолкла только тогда, когда у портье зазвонил телефон. Тогда она села, сложив руки на коленях, в надежде, что звонят ей и что сейчас ей что-нибудь скажут про Макса. Но это звонили от мамы Отто – передать, что и он интернирован. И профессор физики, к которому Отто поехал в Кембридж, – тоже.
– Видишь, это касается всех. Это делается ради национальной безопасности, – сказал папа.
Но мама, казалось, его не слышит.
У нее был неудачный день на работе. Вместо того чтобы сортировать бесчисленные
– Лорду Паркеру все равно! Он уже умер. Сейчас нужно что-то сделать для Макса!
Папа пытался как-то ее урезонить, но она кричала в ответ:
– Нет! Меня больше ничего не волнует! Макс – это самое важное!
Мама пристала к ни в чем не повинной даме из Польши, которая оказалась за соседним столом.
– Неужели недостаточно того, что мы все потеряли в Германии? Неужели недостаточно того, что нам снова и снова приходилось начинать жизнь заново?
– Может быть… – начал папа.
Но мама от него отмахнулась.
– Мы несколько лет пытались противостоять Гитлеру! – кричала она. – А англичане все это время считали его джентльменом приятным во всех отношениях. И вот когда наконец и над ними закапало, – закончила мама в слезах, – единственное, что они в состоянии сделать, это интернировать Макса!
Анна чувствовала себя совершенно беспомощной. Папа протянул маме носовой платок, та вытерла нос. Дама из Польши поднялась навстречу какому-то мужчине, и они перешли на польский. Анна услышала слово «Роттердам». К даме и мужчине присоединились другие поляки: все были очень возбуждены.
Наконец один из них повернулся к папе и, запинаясь, сказал по-английски:
– Немцы бомбят Роттердам.
– Говорят, десять тысяч убитых, – добавил другой.
Анна никогда не видела мертвого человека. Как можно представить себе десять тысяч убитых?
– Бедные люди, – сказал папа.
Он имеет в виду тех, кто умер, или тех, кто остался жив?
Дама из Польши присела на свободный стул и сказала:
– Так же было в Варшаве.
А другой поляк, который видел Варшаву после бомбежки, попытался это описать:
– Все исчезло. Исчезли дома. Исчезли улицы. Перестаешь ориентироваться… – он развел руки, пытаясь охватить много разных вещей, которые вам уже не отыскать. – И повсюду трупы…
Дама из Польши кивнула.
– Я пряталась в подвале, – вспоминала она. – А потом пришли нацисты – искать евреев.
В холле было очень жарко, и Анна внезапно почувствовала, что ей нечем дышать:
– Я неважно… себя чувствую… – странно слышать, какой у нее тоненький голосок…
Мама и папа бросились к ней. Кто-то из поляков с трудом, но открыл окно. Со двора в холл ворвался поток холодного воздуха, и Анна пришла в себя.
– Ну вот, у тебя снова нормальный цвет лица, –
– Наверное, ты перегрелась! – решила мама.
Кто-то из поляков принес Анне стакан воды. После этого мама уговорила ее идти домой к Бартоломью и лечь в кровать: нужно немножко отдохнуть. Анна кивнула. Мама вышла ее проводить.
– Я позвоню тебе, если что-нибудь станет известно про Макса, – крикнула мама вслед Анне, когда та уже шла по улице.
Даже на расстоянии Анна чувствовала мамин ужас. Когда она дошла до угла Рассел-сквер, маму уже не было слышно. Никого не было слышно.
И Анне стало немного легче.
В пятницу пал Брюссель и немцы вторглись во Францию. Французский генерал издал приказ: «Победа или смерть!», но это не возымело никакого действия: немецкая армия стремительно захватывала территорию Франции так же, как перед этим Голландию. Мадам Лерош была так расстроена, что не пришла на курсы. Не пришли на учебу и многие студенты, особенно из числа беженцев. Они все время проводили у радиоприемников или бегали за газетами с последними новостями.
Но не Анна.
Как ни странно, Анну больше не беспокоили немцы. Она просто об этом не думала. Она то и дело думала о Максе: куда его отправили? Она отчаянно желала, чтобы с ним ничего не случилось, и каждое утро первым делом бежала к почтовому ящику: вдруг Максу наконец удалось отправить ей письмо?
Война оказалась за пределами ее мыслей. Анна не могла повлиять на происходящее и поэтому не читала газет и не слушала новости. Она ежедневно ходила на курсы и училась скорописи. Если научиться хорошо это делать, можно будет устроиться на работу и зарабатывать деньги. Организация помощи беженцам только поэтому и согласилась платить за Анну. Чем больше времени Анна будет уделять скорописи, тем меньше времени у нее будет думать о чем-то еще…
Однажды днем, когда Анна вернулась домой, оказалось, что ее поджидает мадам Бартоломью:
– Мне нужно поговорить с тобой, дорогая.
«Па-га-ва-рить… – прозвучало в голове у Анны, и ее пальцы автоматически стали двигаться по воображаемой клавиатуре. – Ста-бой…» В последнее время она взяла в привычку мысленно транскрибировать все, что слышала. Это заметно улучшило скорость ее письма и предохраняло от необходимости слушать то, что она не хотела слышать.
Миссис Бартоломью пригласила ее в гостиную.
– Американское посольство настоятельно советует нам как можно скорей уехать в Штаты, – сказала она.
«На-ста-я-тель-на са-ве-ту-ет нам… как мо-жна ска-рей у-е-хать…» – двигались пальцы Анны. Но что-то в голосе миссис Бартоломью прорвало барьер ее нечувствительности.
– Мне очень жаль, – сказала миссис Бартоломью, – но нам придется отказаться от дома.
Пальцы Анны перестали скакать по колену, и она посмотрела прямо на миссис Бартоломью.
– Что ты будешь делать? – спросила та.