Как Из Да?леча, Дале?ча, Из Чиста? Поля...
Шрифт:
Нашла коса на камень. Сошлись сила и верткость. И никак одной другую не одолеть. Пока, наконец, Еким на хитрость не пустился. Не по нраву она ему, однако в схватке смертной подчас все средства хороши. Сделал вид, что уставать начал, развернул вдруг коня, и как бы наутек пустился. Супротивник - за ним. Отвел щит в сторону, этого-то Еким и ждал, обернулся через плечо, и метнул булаву с руки навстречу преследователю. Миновала голову конскую, и точно в грудь преследователю угодила.
Тот будто на препятствие наскочил, из седла вылетел и на землю грохнулся. Развернулся Еким, с коня соскочил, меч выхватил - нет тебе пощады, супостат, хоть ты и чувств лишился. Подскочил, взмахнул мечом... А супостат-то так приложился, что у него шлем набок сдвинулся. И видит
Опустил меч, сам опустился, скинул в сторону шлем с поверженного... Да нет же, ни на какую ворожбу не похоже. Товарищ его перед ним. Лежит, и, кажется, не дышит. Потормошил слегка, потом посильнее - ничего. И то сказать, тяжелая рука у Екима, даром что молод. Со всего маху в грудь булавой - это кто ж такое сдюжит? Вот и товарищ его, похоже, не сдюжил. И выходит так, Еким Иванович, что ты своего же товарища, за которого поквитаться собрался, своими же руками... Он, получается, одолел богатыря, ан из-за головы дурной шутки шутить вздумал. Вот и...
Потерялся Еким. Что делать, не знает. Прижал Алешку бездыханного к груди, застыл взглядом, ровно окаменел. Не слышит, как старик подошел. Он, старик этот, - когда и успел только, - уже и коня Алешкиного поймал, и в свое переоделся.
– Говорил ведь, поспешай медленно, а теперь чего уж... Сделанного не вернешь.
Не слышит Еким. Оглох и ослеп.
– Как же так, Алешенька, - шепчет.
– Открой очи соколиные, скажи слово ласковое, скажи, что не сердишься на товарища своего...
Склонился старик над ними, глянул на Алешку, покачал головой, выпрямился, прочь подался, на клюку опираючись. Не ушел далеко, возле речки свернул. К тому месту направился, где кубышки над водой торчали. Остановился, постоял немного, поклонился трижды, к воде припал, шепчет что-то. Пошептал сколько, и ждет. Прошло время, возмутилась гладь речная, поднимается что-то из глубины. Ждет старик. На поверхность, тем временем, шар зеленый всплыл. Застыл на недолго, а потом вдруг лепестками в стороны распался, белыми, словно свежий снег под лучами солнечными. Подцепил его старик своим посохом, дернул, вот уже и в руках цветок дивный держит.
Снова поклонился старик речке. Цветок же тем временем поскучнел. На глазах завял и лепестки сбросил. Осталась только шишечка темная, да стебель недлинный.
Повернулся старик, пошел к тому месту, где Еким над Алешкою горюет. Тот как сидел, так и сидит, не видя - не слыша. Поглядел на него странник, поглядел, а потом слегка своей палочкой тюкнул по шлему, Еким и растянулся. Старик, даром что на вид хлипкий, поднял молодца, ровно перышко, отнес в сторону, на травку уложил. К Алешке вернулся. Содрал с него доспех, оружие собрал, на коня Неодолищева приспособил. Накрыл Алешку одеждой евойною, рот ему распахнул, да и нажал на шишечку темную. Побежала по стеблю струйка, старик одной рукой давит, а второй голову молодца приподнял, следит, чтоб ни капельки не пролилось. Покончил свое дело, отбросил цветок выжатый, улыбнулся молодцам, "ну, прощевайте" сказал, подхватил коня богатырского и подался себе, не оглядываясь. Идет, на солнышко щурится, разве что не поет.
Только с глаз скрылся, шевельнулся Алешка, закашлялся. Сел, оглядывается. Пока понять пытался, что к чему, Еким прочухался.
– Как же ты живой, - Алешку спрашивает, - коли я тебя вот только что собственной рукой живота лишил?
Видать, не совсем прочухался.
– Так ведь и я то же подумавши, - товарищ его бормочет.
– Ну, что это я тебя...
На двоих вспоминать принялись, кто что вспомнит. Алешка поведал, что у него с Неодолищем вышло, Еким, - как ожидал его, как решил не в Ростов ехать, а с богатырем поквитаться... Сколько прошло, пока старика хватились, да коня Неодолищева, да доспеха с оружием. Только того уже, как говорится, и след простыл...
5. ВО КИЕВЕ БЕДА-ТО СЛУЧИЛАСЯ, ПОКОРИЛСЯ КИЕВ ТУГАРИНУ...
Вот он, наконец, Киев-град. Добрался Алешка. Ино правдами, ино неправдами, а добрался. С Екимом вот только на дороге проститься пришлось. Сам так пожелал, ни при чем тут Алешка. Ну, разве самую малость...
Случилось это вскоре после той самой встречи с Неодолищем. Они тогда чудом правильную дорогу выбрали, и, более не сворачивая и не кружась, спрашиваясь в селениях, потихоньку-полегоньку куда надобно путь держали. И, что удивительно, люди уже знали о победе богатыря неведомого над Неодолищем. Такие небылицы молодцам рассказывали, за год не придумать, а тут и прошло-то всего ничего. Выходило так, будто Неодолище этот самый чуть не самым страшным лиходеем и разорителем во всей земле был, и колдуном-то, и оборотнем, и кем только не величала его молва людская. Все-то он царства-государства, по которым проезжал, данями обложил, и, верно, до самого края земли добрался бы, коли б, на беду, не повстречал иного богатыря, нашего. В том смысле нашего, что он, поговаривают, едва не из соседней деревни, ну, может, чуть подалее. Наш-то посильнее оказался, с гордостью повествовали они. А дальше, кто - в лес, кто - по дрова. Чего только наш с Неодолищем не вытворял: и в землю-то его вгонял по самую макушку, и, ухватив за ногу, забрасывал за облако ходячее, и гнал-то его лесами-полями в даль неведомую, и...
Слушал Алешка эти россказни, рот до ушей. Приятно, конечно, когда про тебя такие небылицы плетутся, хоть и не так все на самом деле было. Ан кому интересно, как он там вокруг костра прыгал да елозил? Вот за облака супостата закинуть - дело иное. Тут тебе слава и уважение. А костром седалище припалить, прыгавши, - какая ж тут слава? Оттого помалкивал да ухмылялся.
Еким же, которому Алешка всю правду выложил, больше хмурился да покряхтывал. Не по заслугам товарищу его честь воздается. Хоть и молчит Алешка об себе, ни словом никому не обмолвился, что, мол, это он тот самый богатырь и есть, так ведь и истину не говорит. Ему, понятно, нравится небылицы слушать, ан чести по заслугам быть должно. Кабы не старик странный, так ведунья надвое сказала... Хотя, какой там надвое? Тут и к ведунье ходить не надо, спрашивать, чем бы поединок закончился. А еще, не думал, не гадал Еким, что ему так неуютно про подвиги товарища своего слушать будет. Он, должно быть, где-то в глубине сердца своего себя первым считал, а тут... От того-то, может быть, и хмурится, и покряхтывает. Скорей бы до Киева добраться. Там и поглядим, о ком песни да сказки складываться станут...
Сколько верст позади осталось, не сосчитать, а только оказались они как-то под вечер в одной деревеньке. Как прозывается - не вспомнить, может, и вовсе никак. Спросились переночевать, указали им на избушку, в которой местная знахарка жила. Она, небось, на месте том, где потом деревушке стать, за сто лет поселилась, до того старенькая. Знахарка, то есть. Ан хозяйство у нее справное, корова с теленком, изба на загляденье, сараюшки, огород. Хотя, конечно, удивляться нечему: она и людям, и скотине снадобьями своими помогает, а они ей - чем могут. Травы накосить, дров из лесу привезти, где нужно - бревна подправить.
– Да она и сама оплошки не даст, - это им дед сказал, что дорогу к избе знахарки указывал.
– Сам видел, как у нее ведра с водой от колодца к крыльцу друг за дружкой бежали. Ну, не то, чтобы сам - сосед сказывал. А ему вроде как Пахом говорил, - он у нас печи кладет, - он-то как раз и видел, кажись...
Избу знахарки они нашли сразу, только так случилось, что еще допрежде них здесь гости обосновались. Чуть раньше них двое молодцев переночевать попросились. Очень на Алешку с Екимом похожие. Только не в Киев, к Ростову путь держащие. Это уже потом, за столом выяснилось. Места в сарае у знахарки хватит, она и новым гостям от ворот не указала. Чего уж там, одну ночку-то как-нибудь перегодить. В тесноте, говорят, да не в обиде, ан не тот случай, - сарай у знахарки просторный. Там еще пару молодцев уложить можно.