Как Из Да?леча, Дале?ча, Из Чиста? Поля...
Шрифт:
Сколько Алешка его ни отговаривал, Еким на своем стоит. Понятное дело, никому вторым быть не хочется. Из-за этого и с Добрыней сцепились. В общем, видя, что не переубедить ему товарища, махнул Алешка рукой, пусть как хочет, так и поступает. Попрощались молодцы, развернул Еким коня и подался обратно в Ростов.
Алешка же своим путем следовал, и вот добрался, наконец, до Киева. Ну, что сказать? Поболее Ростова будет, не поспоришь. Стены, башни, ров - что повыше, что - поширше. Народу на дороге, и в полях, и в деревеньках, что рядом с городом присоседились, тоже поболее. Чисто муравьи, ежели с того места смотреть, где
Пока думал, топот назади послышался. Потом гаркнули что-то незнакомое громовым голосом. Алешке и невдомек, что ему кричат. Только было начал голову поворачивать, глянуть, пронеслись мимо вершники, мало не сбили. Чудные какие-то. Здоровые, что твои лоси, и кони у них такие же. Не дать, ни взять - лось на лосе скачет. На спине шкуры, из верхушек шеломов хвосты конские торчат, на боках мечи погнутые, щиты маленькие. Мелькнули вихрем, и дальше себе несутся. Запах вот только после них остался - резкий такой, звериный.
– Пожаловали, гости непрошенные, - кто-то сзади бурчит.
– Вот ведь чутье окаянское. Как где неладно, тут-то их и жди.
Обернулся Алешка. Чем-то неуловимо родным вдруг повеяло. Будто знакомый кто.
Нет, не знакомый. Этакий человечище стоит, кряжистый, ровно дуб, хотя и годков ему поболее Алешки будет. Алешка ему, должно быть, в сыновья годится. Бредет себе откуда-то налегке, сума через плечо да палка в руке. Но одет справно, пусть и не богато.
– Что, молодец, никак испужался?
– спрашивает.
– А по виду вроде не из пужливых. Издалека?
– Далече некуда, - буркнул Алешка. С чего это помстилось, будто он испугался?
– Ого!.. Вислоухий...
– вроде как удивился человечище.
– Это каким же тебя ветром в такую даль занесло?..
Вон оно, как здесь привечают.
– Сам ты вислоухий, - Алешка обиделся, и еще такое прибавил, что человечище рот разинул, а потом как загогочет!
– Ан, угадал соотчича, - громыхает.
– Да ты не обижайся... Тут нашего брата всяк так кличет. Хортом меня зовут. Давно ль из наших краев?
– Отчего же это вас так кличут?
– Не вас, а нас. Ты, ведь, поди, с Ростова? Что хошь говори, сам вижу. Я ведь тоже оттуда. А вислоухие... Уши на шапке зимой опускаешь, чтоб теплее было?.. От того и прозвали.
– Что ж мы, одни, что ли, опускаем?
– Одни - не одни, а прилепилось к нам. Теперь, брат, не отлипнет, как ни старайся. До города, али так, мимоездом?
– До города...
– Есть, где голову преклонить?
– Разве что под забором...
– Ну так идем ко мне. Неужто я соотчича под забором ночевать оставлю? Не стеснишь, чай. Один живу, бирюком.
– Чего
– Не случилось... Звать-то тебя как?
– Алешкой.
– Ну, пошли, Алешка.
...Изба Хорта, небольшая, ладненькая, оказалась неподалеку от городской стены. Дальше по улице виднелись избы куда богаче, двухъярусные, с теремами, огороженные частоколом, а здесь, возле ворот, ничем не отличались от их, ростовских. Алешка, пока шел, все по сторонам глядел, да с родным городом сравнивал, - что лучше, что хуже. И выходило, по его разумению, что коли народу поуменьшить, бревна с дороги поснимать, терема с частоколами поскромнее устроить, так и отличий никаких нету. А ежели в торговый день сравнивать, так и менять ничего не надо - один в один будет. Так Хорту и сказал. Тот только хмыкнул.
Собрал на стол. И опять Алешка подивился. Все-то у хозяина неброско, ан изрядно: и сам он, и изба его, и что в избе, и угощение. Так на еду накинулся, только за ушами трещит, а Хорт не торопится. И гостю подкладывает, и себя не забывает. Вроде не особо уставлен стол, а только Алешка так напился-налопался, с лавки подняться не может. Осоловел малость.
Усмехнулся хозяин, видит, - отяжелел гость его. Не стал разговорами-расспросами тревожить, успеется, чай, да и темнеет на дворе. Устроил Алешку на лавке обок печи, сунул мешок с соломой под голову, накрыл рогожей - пущай отдыхает. Самому еще дела укладываться не велят, а молодцу с дороги поспать не в укор. Только к двери, Алешка так захрапел, мало бревнышки в избе не запохаживали...
Проснулся, ни свет ни заря, от шума на улице. Раненько город подымается, не как у них. Хорт уже на дворе суетится. Увидел гостя на крыльце, кивнул на бочку, где умыться, сам в избу отправился, чем утренничать сготовить. Пока Алешка плескался, все уже и готово.
Поутренничали чинно, не торопясь, а там уж и разговорились.
– Гляжу я на тебя, Алешка, и будто самого себя молодым вижу, - сказал Хорт, когда они, выйдя из избы, присели на крыльце.
– Поведай, коли не тайна, с чего бы это тебя в Киев понесло...
Сам про себя хозяин мало что обсказал. Будучи Алешкиных лет, услышал рассказы про походы князя киевского, загорелся мыслью, да и сбежал тайно из Ростова. Походил дружинником по свету и со старым князем, и с новым, пока маху не дал. Он, вишь, на дани подался, да в одном селении так приключилось, - девки на озеро пошли, а тут откуда не возьмись выскочили люди, и ну хватать, какую ни попадя. Те заверещали, только помочь им некому. Ну, Хорт и помог... Откуда ж ему знать было, что у племени того обычай такой: жен у воды умыкать. Нажаловались нынешнему князю на обиду причиненную, князь его из дружины и турнул. Казнил бы прилюдно, да товарищи вступились. С тех пор и живет бирюком, потому как в походах женой обзавестись не сподобился.
Алешка поначалу тоже не собирался особо распространяться, и уж тем более, выставлять напоказ свою удаль. Однако увлекся и не заметил, как выложил все, и про Скимена, и про Неодолища, и про то, что намерен стать в дружине княжеской первым богатырем. Потому - другого такого, как он, поискать. А там, может, и по всей земле первым. Ну, разумеется, Святогор в счет не идет. Он сам по себе, не в дружине. Намолол, в общем, столько - иному мельнику за месяц столько не намолоть. Закончил - сияет весь, пуще солнышка ясного, глазам смотреть больно.