Как Из Да?леча, Дале?ча, Из Чиста? Поля...
Шрифт:
Стоит Владимир, думает. Не о том только, как в болото забраться, а что ежели бы его в детстве такой слегой, как в руках сейчас держит, отходили как следует, так, глядишь, и ума прибавилось бы. Вправо ткнул, влево - топко. А может, хватается кто за слегу, поди, разбери. И тут, огонек невдалеке показался. За ним - второй. Один синенький, другой - желтенький, будто лучину кто зажег. Будто стоит там, не видимый в темноте, в руке держит. Ждет. Его ждет.
Пошел Владимир. Куда и деваться, не обратно же... Сам вызвался. Слегой перед собой дорогу попробует, шаг шагнет, снова попробует. Запах тяжелый, душный. И темнота наваливается, такая, что
Уже и постанывает кто-то, и похихикивает, и завывает, и плачет. Кажется молодцу, тянутся к нему в темноте руки худые, да кривые, да белесые. Ни тебе звезд не видать, ни месяца, только огоньки впереди плывут. Страшно-то как... Никогда прежде такого страху не испытывал.
Сколько так шел, не ведомо. Может, всего десять шагов прошел, а может, десять верст. Только смотрит, остановились огоньки, замерли. И то ли глаза привыкли, то ли рассвет близко - засерело окрест. Видит перед собой будто островок небольшой, шагов пять в длину, пара - в ширину; на дальнем конце выворотень.
Потыкал для верности жердью своею - вроде и впрямь твердо. Выбрался, огляделся, а огоньки тем временем тихо-тихо к самой земле опустились да и пропали. Около же того самого места, где не стало их, почти возле выворотня, показалось Владимиру, будто веточка торчит. Подошел поближе, повел жердью, ничего не случилось. Прислушался - тоже как будто ничего. Опустился на корточки, руку протянул, мягкое что-то, на хвост векши похожее. И размером подходяще. Набрал в грудь воздуху побольше, глаза закрыл, сжал ладонь, да как дернет!..
От всего сердца дернул, так что опрокинулся и замер.
"Ну, - думает, - сейчас начнется. Не бывать такому, чтобы вот так запросто траву колдовскую рвали".
Не началось. Как ухало, стонало, булькало - так и осталось. Поднялся Владимир на ноги, сунул траву за пазуху. Теперь то ли света ждать, то ли выбираться отсюда поскорее. Не ровен час, пожалует кто.
Подумать не успел - сбылась думка. Навь объявилась. Никогда прежде не видывал, а распознал сразу. То ли из топи поднялась, то ли еще откуда - не приметил. Поднялась - и замерла. Видом как гриб-колпак, пока шляпку не раскрыл, только черная. За травой пожаловала, не иначе. Тут жердью не спасешься, иное что-то надобно. Так ведь нет ничего, ни оберега, ни меча. Хотя меч не подмога, нельзя убить того, кто и так неживой.
Пока маялся, развиднелось немного в том месте, где у человека лицо, и глянули на Владимира глаза знакомые, матерены. Зашелестел голос, не ушами, сердцем слышимый.
– Больно видеть мне, как в обман ты дался. Провели тебя, ровно дите малое. Приходили сюда поутру старец со старицей, здесь и остались. Приняла погибель черная обличье их, заманила словами вздорными о траве, что с колдунами сладить помогает. Знала, не сможешь ты в стороне остаться, видя, как князь по дочери пропавшей, единственной, тужит. Разве пустили б тебя старцы, ни заговором не огородив, ни оберегом? На беду себе сорвал ты екумедис. Не чуешь разве, в змею обратился он, в сердце тоской неизбывною вполз?..
И впрямь почувствовал Владимир шевеление какое-то за пазухой, куда траву спрятал. И впрямь горечь злая в кровь проникла. Горло сдавило, не вздохнуть.
– Тебя погубить, в том мало радости, - издалека теперь голос слышится, - и меня возвернула чарами сила окаянная, чтоб дорогу тебе указала неверную, в топь бездонную. Чтоб не стало мне покоя в вирии, чадо свое лютой смерти предавши. А того ей не ведомо, что нет силы против любви материнской. Хоть и возвернули, да не околдовали...
Видит теперь Владимир, нет больше нави черной. Мать перед ним, зыбкая, ровно туман полевой. Руку ему протягивает, шепчет:
– Идем, идем скорее, пока нежить болотная не очнулась. Только как выведу, не ходи к озеру. Туда ступай, где раньше жил. Поможет девица в сарафане цвета неба весеннего от змеи грудной избавиться. Не медли...
Словно завороженный, пошел Владимир за матерью. Шаг сделал, другой, третий, только тогда и почувствовал, что не может ног вытащить, а жижа болотная чуть ниже груди колыхается. И матери не стало, как не было. И горечь оставила - отчаяние душит, сил лишает. А тут еще нежить повылазила. Со всех сторон подбирается, снизу за ноги тащит, за рубаху и порты хватается. Хорошо, жердь свою не оставил, крутит ею над головой, хотя бы тех, что сверху, не подпустить. Коли разом навалятся, только пузыри пойдут.
Знает Владимир, нельзя метаться в трясине; чем сильнее мечешься, тем глубже засасывает. Знает, а мечется. То в одну сторону развернется, то в другую. Силится ноги вытащить. Ему хотя бы обратно на островок взобраться, там попроще будет. То еще помогает, больно уж топлякам хочется поскорее нового сотоварища заполучить. Один другому мешается, толкаются, руками тощими хватаются. Иные так переплелись, до свету не расплестись...
Бьется Владимир. Будто рыба огромная, в сеть попавшая. Крепка сеть, ан и рыба неподатлива. Случается, рвет невод, уходит на волю вольную. Редко такое, однако ж случается. Кто знает, бывало ли когда такое, чтоб из лап нежити болотной вырваться кому удавалось? Владимир же до света продержался. Совсем почти утоп, только и нежити свое время отведено. Не справилась, убралась обратно в топи черные.
Владимир же на островок выбрался, а там и из болота. Как - не вспомнить. Да и надолго ли? Одежду с телом порвали, кровь сочится вперемешку с слизью болотною. Не жилец тот, кому слизь та в рану открытую попадет. Горит огнем тело истерзанное, руки-ноги судорогами сводит, перед глазами темень беспросветная.
Не дойти бы самому до стана Росского, да на счастье, - а может и чьей волею, - насельник один рядом оказался. Сам подходить побоялся, топляк, он и есть топляк, а до князя сбегал. Тот людей кликнул, вернулись на место указанное, чуть живого в избу принесли.
Старцы всех из горницы выгнали. Рады бы помочь, а нечем. Нет средства, чтоб от яда навьего избавить. Только и можно, что муку последнюю облегчить.
Стали разоблачать, тут травка и показалась. Глазам своим не поверили. Взяла Ишня рукой трясущейся растеньице, на хвост векши похожее, провела легонько по ране глубокой, возле самого сердца, пошептала. Снова повела. Не стало раны, будто и не было...
Прошло несколько дней, и Владимир стал на ноги. Изгнали немочь черную отвары чудодейственные, вернулась сила молодецкая силою земли-матушки, что соком живительным травами впитывается. Верой сердце наполнилось, что уж коли с первым заданием справился, так и второе сдюжит - совладает с волхвом великим Кедроном, выручит из беды девицу красную.