Как много в этом звуке…
Шрифт:
На пороге стоял бомжара Ваня, держа за руку маленькую щекастую девочку. В другой руке у него был бесформенный пакет.
— А вы не ждали нас, а мы приперлися, — произнес он нараспев, переступая порог.
— Боже… Неужели это может быть, — прошептала Мария Константиновна.
Из кухни вышел и остановился Зайцев. Он, видимо, хотел что-то произнести, но рот его открывался и закрывался, не издавая ни единого звука.
— Значит, так, Маша… Натали в наличии, прошу убедиться… Здорова и хороша собой. А это, — он протянул женщине безобразный, отвратительный, мятый целлофановый пакет. — Это ваши деньги. Прошу убедиться — сто тысяч долларов.
Когда Ваня прошел на кухню, глазам его предстала странная картина — не дождавшись его, Зайцев вскрыл принесенную бутылку, наполнил чашку водкой и выпил ее залпом.
— И можете думать обо мне все, что угодно, — вполне внятно произнес он и обессиленно опустился на табуретку. — Теперь можно и чайку…
— Поскольку чай я уже пил, — произнес бомжара, беря бутылку, — то мне должно быть послабление, — и он великодушно наполнил не только свою чашку, но и зайцевскую.
— Ваня, а я? — напомнила о себе Мария Константиновна, появившись в дверях.
— Вы что-нибудь понимаете? — спросил у нее Зайцев.
— А зачем? — простодушно удивилась женщина. — Девочка дома, деньги на месте… Что тут еще понимать? Не хочу я ничего понимать.
А в дверях стояла румяная, щекастенькая девочка и молча улыбалась, глядя на бестолковых взрослых.
Зайцев не мог в тот же вечер прийти к Ване в общежитие, как ему хотелось, он пришел через несколько дней, когда закончил оформление всех документов, связанных с особо опасным преступлением, которое удалось ему раскрыть в самые короткие сроки. Начальство было в восторге от его усердия и необыкновенных способностей по части сыска и розыска. Были поздравления, грамоты, встречи с начинающими сыскарями, визиты к высокому руководству, пообещали даже звездочку, но не сразу, а к торжественному дню, чтобы это был не только его праздник, а, можно сказать, всеобщий. А что касается женского состава зайцевской конторы, то прекрасный пол смотрел на Зайцева глазами не просто восторженными, а даже, можно сказать, на многое готовыми.
Зайцев весь светился от всеобщего внимания, но вел себя скромно, достойно, и его поведение очень понравилось непосредственному начальнику, который, глядя на все эти чествования, всерьез забеспокоился на предмет сохранения собственной должности.
Но наконец все успокоилось, стихли оркестры, аплодисменты, овации, и жизнь вошла в привычные свои коридоры и кабинеты, наполненные очными ставками, явками с повинной, протоколами, опознаниями и задержаниями.
Зайцев мысленно смахнул пот со лба, вздохнул освобожденно, одернул на себе гражданский пиджачок и направился… Да, совершенно правильно вы подумали — направился Зайцев в Елисеевский магазин, единственное в Москве место, где можно купить неподдельную водку и съедобную колбасу. Следователь справедливо рассудил, что его лучший друг и соратник бомжара Ваня вполне заслужил и то, и другое.
Но не было в походке Зайцева прежней порывистости, и во взгляде его не чувствовалось остроты и непримиримости, не было жажды обличать и уличать. Был Зайцев тих и как бы даже смиренен. А чего шуметь и сверкать очами? Не надо. Всему свои сроки. Сидя в бесконечных своих президиумах, Зайцев снова и снова тасовал слова, взгляды, поступки всех своих подследственных и не находил, не находил, ребята, ни единой зацепки, которая позволила бомжаре раскрыть преступление так неожиданно и, можно сказать, блестяще.
— Здравствуй, Ваня, — сказал он негромко еще из коридора, предварительно постучав и приоткрыв дверь в комнату. — Ты дома?
— А, капитан! — радостно воскликнул Ваня, сбросив ноги с кровати на пол и вскинув правую руку вверх и чуть в сторону, как это делали в веселых застольях древнегреческие боги — если верить их мраморным и бронзовым изображениям, сохранившимся до наших безбожных и бестолковых дней. — У нас тут в конце коридора ленинская комната, а там телевизор… И вот смотрю я, как министр пожимает твою мужественную руку, слушаю твои вдумчивые слова и радуюсь — как же мне повезло в жизни, которая свела меня со столь большим человеком!
— Ладно, Ваня, ладно… Проехали. Меня судьба тоже кое с кем свела… Не будем считаться… Значит, так… Водка финская, на клюкве, между прочим… Рыба норвежская, красная, буженина нашенская, но по вкусовым своим качествам не уступает ни водке, ни рыбе…
— Никак премию получил? — спросил Ваня.
— Получил. Вот она, на столе.
— Всю спустил?! — ужаснулся бомжара.
— Ваня! — торжественно произнес Зайцев. — У меня никогда не будет возможности потратить ее более достойно.
— Как ты красиво сказал, капитан! — потрясенно произнес Ваня. — Мне так никогда не суметь.
— И не надо тебе, Ваня, к этому стремиться… Наливай.
Ваня взял бутылку, взвесил ее на руке и, как профессионал, все сразу понял и оценил. И ее литровую тяжесть, и хрустальный блеск стекла, и цвет — не ядовитую красноту химического красителя, а глухой, мягкий, зовущий цвет северной ягоды клюквы.
— Вот и до такой водки я дожил, — пробормотал Ваня каким-то смазанным голосом и разлил водку по стаканам. Хорошо разлил, достойно, грамм этак по сто.
— За тебя, Ваня, — сказал Зайцев негромко. — Будь здоров.
Ваня молча кивнул несколько раз, как бы соглашаясь с тостом, как бы благодаря за добрые слова, и, выпив, зажал ладони коленями, согнулся над столом.
— Ты чего? — спросил Зайцев.
— Посижу…
— Закусывай, Ваня!
— Закушу… Чуть попозже… Тебе звездочку-то дадут?
— Дадут, — кивнул Зайцев. — Догонят и еще раз дадут, — он взял бутылку и снова наполнил стаканы, но поменьше налил, вдвое меньше.
— Ну что, капитан, задавай свои вопросы, — бомжара распрямился на стуле, взял стакан, чокнулся с капитаном. Но на этот раз закусил. И буженины себе отрезал ломоть, и красной норвежской рыбы попробовал.
— Да ты и сам знаешь мои вопросы…
— Значит, так… Засомневался я в первый же день… Выхожу на балкон — на веревке детское бельишко висит. Только что выстиранное. Сырое еще… Для кого эта постирушка, если девочки три дня дома нет и вообще неизвестно, вернется ли она когда-нибудь?
— Да, — с досадой крякнул Зайцев. — А я этой постирушки вообще не увидел.
— Прошел на кухню, пристроился у мусорного ведра, сижу курю, никого не трогаю… Врывается Элеонора… Забеспокоилась баба. Вроде ничего такого, а там кто его знает… А я сижу, курю, пепел в мусорное ведро стряхиваю… Успокоилась хозяйка, оставила меня на кухне, даже дверь прикрыла за собой в знак доверия ко мне. А напрасно… Я же ведь того… Бомж. Мне привычно в мусоре копаться. И в этом ведре я покопался. Среди прочего нашел чек из магазина. Уже когда в общежитие вернулся, получше его рассмотрел. А чеки, надо сказать, стали выдавать очень хорошие, полезные для вашего брата, капитан… И дата там указана, и магазин, и фамилия продавца, и все покупки перечислены, и сколько чего стоит…