Как много в этом звуке…
Шрифт:
— Нормальный чек, — пробормотал Зайцев.
— Чудной какой-то, — усмехнулся бомжара. — Дата — уже после похищения Натали… А Элеонора покупает две бутылки коньяка, неплохого коньяка, между прочим… Конфеты… Памперсы…
— Вот дура-то, господи! — не сдержался Зайцев.
— Я ведь тогда не в общежитии ночевал, во дворе… Там такая потрясающая скамейка… Балкон Элеоноры нашел быстро… По детскому бельишку на веревке… Но бельишко-то уже другое, капитан.
— Как же ты догадался?!
— В первый день было больше голубенького… А когда я утром посмотрел — оранжевые маечки появились… Да, чуть не забыл… Когда она влетела ко мне на кухню и уже собралась было уйти, я задал ей совершенно дурацкий вопрос — какую кашу любит Натали… Манную! — прокричала она и выскочила с кухни,
— А может, она для себя? — усомнился Зайцев.
— Да, конечно, — кивнул бомжара. — Манной кашей коньяк закусывала. Кстати, в холодильнике я этого коньяка не увидел.
— Коньяк вообще в холодильник не ставят.
— Вот тут ты меня, капитан, и подсек, — усмехнулся Ваня. — Но должен тебе сказать, что бабы такого пошиба, как Элеонора, все-таки ставят коньяк в холодильник. Они не знают, что это плохо.
— Вывод? — спросил Зайцев.
— Вывод прост и очевиден — я понял, что Натали где-то недалеко и ее мама прекрасно знает, где она. Ты видел, какие у этой Элеоноры глаза? Красивые глаза, в них гнев, решимость, раздраженность, настороженность… Но в них не было боли. Боли не было, капитан. Всю эту затею с похищением она провернула, чтобы выманить деньги у бабули. Сто тысяч долларов — это круто. Она знала, что сосед эти деньги предлагает матери за дачу. Понимала, что та не устоит и отдаст их, чтобы спасти внучку. Затея, конечно, грязноватая, но чего не сделаешь ради своего ребенка, — и бомжара плеснул в оба стакана по глоточку финской водки, настоянной на северной болотной ягоде клюкве. Кстати, клюква очень полезна при повышенном давлении. — Будем живы, капитан! — его стакан глухо ткнулся в стакан Зайцева.
Выпив, оба долго молчали, отдавая должное закуске из Елисеевского магазина, а потом как-то одновременно взглянули друг другу в глаза.
— Продолжай, Ваня, — сказал Зайцев. — Все, что ты рассказал, — это только половина… Как ты узнал, где девочка?
— Ха! — рассмеялся бомжара. — Это, капитан, еще проще. Как тебе сказать, чтобы ты понял…
— Да уж напрягись как-нибудь, — чуть обиженно сказал Зайцев.
— Не надо обижаться, ну такие вот слова из меня выскользнули… Мы же с тобой соратники, иногда даже собутыльники… Я вот не в тебя, я в себя вглядываюсь с одним и тем же вопросом — кто я есть? Астроном? Нет, кончился астроном. Вот дай мне сейчас лабораторию, моих сотрудников, оборудование… Нет, возврата не получится. Куража нет. А без куража и за женщиной не приударишь, не найдешь в себе сил и самоотверженности восхититься ею… И финскую водку, на клюкве настоянную, мы ведь с тобой без куража пьем… Нет у нас с тобой радостных вскриков, переливчатого смеха, забавных историй, судьбы мира не беремся решать… А ведь бывало… Это я к тому, что все-таки бомжара я… Кстати, в доме, где Элеонора живет… Дворник требуется, комнату в полуподвале обещают… Посодействуй, похлопочи. А?
— Пойдешь?
— Пойду. Сколько же мне у тебя на шее сидеть.
— Ты сидишь на шее не у меня, а у министра внутренних дел. И отрабатываешь свое здесь сидение многократно. И прекрасно это знаешь.
— Так насчет дворника… Поговори в домоуправлении… Поручись. Не подведу.
— Заметано, — Зайцев склонил голову, ожидая, пока, в пространстве комнаты затихнут слова пустые и бестолковые. — Как на девочку вышел?
— Так говорю же — бомжара я… Переночевал на скамейке, в кустах послонялся, бутылочку винца красного портвейного открыл… Не потому что так уж хотелось, нет, дело в том, что бомжаре положено, без бутылки он подозрение вызывает. Потом своей физиономии придал выражение, соответствующее красному портвейному… Вернее, не то чтобы придал, физиономия моя опытная, она сама приняла нужное выражение. Присмотрелся к протекающей мимо меня жизни. И заметил, что Элеонора в крайний подъезд два раза пробегала… С сумочкой. Озираючись. Видимо, с балкона поглядывала, поджидала, когда во дворе никого не будет… А я-то невидимка.
— Это в каком же смысле?
— В прямом, капитан, в прямом. Нет у меня ни сил, ни желания словами играться, образами тешиться, прости за ученое слово — ассоциациями… Могу изъясняться только прямыми словами. Как это в Библии сказано… Есть «да» и есть «нет», остальное от лукавого. Ты же знаешь, есть профессии невидимок… Бомжара, дворник, почтальон… Они вроде и есть, но их же в упор никто не видит. Как скамейку, урну, дворницкую метлу…
— Ладно, проехали. Что было дальше?
— Бабуля вышла подышать, Мария Константиновна. Я ручкой ей махнул, пригласил на скамеечку присесть. Присела. Поговорили. Ей ведь поговорить-то и не с кем. В этом доме она чужая, с Элеонорой какой может быть разговор… Она и рассказала мне про похищение, про дачу, про деньги… В это же утро Элеонора якобы в какую-то урну их затолкала… И похитители вроде бы уже через час звонили, деньги, мол, получены, девочку к вечеру получите… А чего им не позвонить, свои же люди, приятели Элеоноры… С любовником ее не встречался?
— Боже, — простонал Зайцев. — А про любовника тебе откуда известно?
— Когда я в спальню заглянул, помнишь, она сама предложила… Там на полу две пары шлепенцев… Одна пара поменьше, стоптанная, а другая побольше, поновее… Ясно, что мужик недавно завелся… Ценит она его, обхаживает… Не он ли и звонил, грозя девочку по частям высылать… Ты бы поговорил с ним, а?
— Поговорю. А к кому она с сумочкой через двор бегала?
— И об этом Маша сказала… Подружка у нее в соседнем подъезде живет, на восьмом этаже… Квартира восемьдесят четвертая… Когда я вас с Марией Константиновной оставил ненадолго, я в эту самую квартиру и направился.
— Превысил полномочия, — суховато заметил Зайцев.
— Уж очень хотелось порадовать тебя, капитан. Да и Маша вся истерзалась… Прости великодушно.
— Ладно… Позвонил в дверь, дальше?
— Мне тут же и открыли. На пороге красивая женщина, молодая, между прочим. Щечки румяные, губки алые, глазки чистые, врать не умеет. Настенькой зовут. В богопротивном деле отказать любимой подруге Эле не смогла. Я представился. Из полиции, дескать, пропуск свой в твое общежитие показал… Она растерялась, решила, что это удостоверение уголовного розыска… Я сказал, что обман раскрылся, заведено дело, завтра ей на допрос к девяти к капитану Зайцеву…
— Кошмар какой-то! — вскричал Зайцев. — Да ты же авантюрист и пройдоха!
— Конечно, — спокойно кивнул бомжара. — И ты это прекрасно знал, когда спутался со мной. Продолжаю давать правдивые и чистосердечные свои показания… Брови свои я нахмурил и спрашиваю у этой прекрасной женщины… Девочка здесь? Она кивает головкой. И деньги здесь? — опять спрашиваю строгим голосом. Она опять кивает. И то, и другое, говорю, изымаю. Деньги вручу Марии Константиновне, как законной владелице, девочку отведу домой под присмотр матери.
— И что же красавица?
— Вывела из комнаты заспанную девчушку, достала из комода пакет с деньгами. Девчушку немного приодела, деньги сунула в другой пакет, поприличнее… Я взял то и другое. С чем и отбыл.
— А хозяйка?
— Не возражала.
— Молча не возражала? — усмехнулся наконец Зайцев.
— А ты напрасно так нехорошо улыбаешься… Мы с ней очень даже хорошо поговорили, можно сказать, понравились друг другу, хотя тебе в это трудно поверить… Коньячком угостила, тем самым.
— Это каким тем самым?
— Который Эля в магазине купила, который в чеке указан… Оказывается, с Настенькой они этим коньячком и баловались, обсуждая преступные свои замыслы-помыслы. И я это… Слегка опередил события… Пригласил Настеньку к себе в гости, в дворницкую комнату в полуподвале… Обещала прийти. С гостинцами.
— С какими?
— Конечно, не с такими, как у тебя, не из Елисеевского магазина, но все же… У них там через дорогу вполне приличный киоск. Кстати, красное портвейное я брал в этом киоске. Так что ты насчет дворника уж не забудь, пожалуйста… А то Настенька придет, а там другой человек, не столь хороший, как я, не столь обходительный…